Череп под кожей

Книги, на которые она смотрела сейчас, являли собой жалкое зрелище. Она сделала на них ставку, скупив их по очень низкой цене на деревенской распродаже домашних вещей. Однако первый же внимательный осмотр позволил выявить, что обошлись они ей не так уж дешево. Лучшие экземпляры она отложила. Среди оставшихся попадались лишь викторианские проповеди, мемуары каких-то отставных генералов, биографии никому не известных политиков, настолько же незначительных после смерти, как и при жизни, романы, не вызывавшие никакого интереса, лишь вопрос, какой издатель вообще согласился их публиковать.

Ее колени онемели на плиточном полу, она задыхалась от запаха пыли, картонных коробок и гниющей бумаги. В ее воображении все выглядело иначе: Колин, радостно вскрывающий коробки, сидя на коленях подле нее, восторженные возгласы при появлении каждого нового сокровища, смех, обсуждение планов, веселье. Она вспомнила их последний день в общеобразовательной школе Поттергейта, прощальную вечеринку с дешевым хересом, неизбежные чипсы и сырные закуски, плохо скрываемую зависть коллег из-за того, что они с Колином наконец откроют свое дело, навсегда позабыв о расписаниях, журналах успеваемости, экзаменах, ежедневной приводящей в уныние битве за порядок в классе из сорока человек в центральном районе большого города, где учителю приходилось постоянно бороться за хоть какое-то подобие дисциплины.

С тех пор прошло всего девять месяцев! Девять месяцев, за которые все, что они приобретали для ведения дел, становилось только дороже. Девять месяцев, в течение которых магазин оставался безлюдным, – с таким же успехом они могли бы заколотить окна и объявить себя банкротами. Девять месяцев непрерывной работы и тающих доходов, умирающей надежды и все более явственной паники. Девять месяцев – как это назвать? – медленного угасания желания. Она почти закричала от возмущения, с силой оттолкнув коробку, словно пытаясь прогнать саму эту мысль и связанную с ней боль. А потом она услышала его шаги на лестнице. Она повернулась к нему и натянуто улыбнулась. Он почти не разговаривал с ней за обедом. Но это было три часа назад. Иногда настроение у него менялось слишком быстро. Но едва он заговорил, ее надежда улетучилась окончательно.

– Боже, как здесь воняет!

– Здесь не будет вонять, когда мы проведем уборку.

– И сколько времени на это потребуется? Да тут нужна целая армия уборщиков и оформителей. Но это помещение все равно будет выглядеть так же – обычным подвалом в трущобе.

Он наступил на закрытую коробку и принялся переворачивать стопку книг, которые она распаковала, с тщательно выверенным пренебрежением сваливая их в кучу. В тусклом свете его красивое недовольное лицо казалось невыразимо усталым. «Почему?» – удивилась она. Ведь именно она делала всю работу. Она вытянула руку, и через мгновение он слабо пожал ее.

«О Боже, я люблю тебя! Мы любим друг друга. Не отнимай этого у меня», – подумала она.

Он почти украдкой вытащил ее руку из своей и сделал вид, что заинтересовался одной из книг. Когда он открыл ее, из нее вылетел маленький листок плотной выцветшей бумаги.

Она спросила:

– Что это?

– Похоже на старую гравюру. Не думаю, что она имеет какую-либо ценность.

– Можно спросить Эмброуза Горринджа, когда мы доберемся до острова Корси. Он разбирается в таких вещах, даже если они относятся не к викторианскому веку, а к другой эпохе.

Они вместе уставились на гравюру. Она была, несомненно, старая, примерно начала семнадцатого века, судя по устаревшему написанию, но сохранилась в исключительно хорошем состоянии. Сверху красовалось изображение скелета, державшего в правой руке стрелу, а в левой – песочные часы. Снизу была надпись «Великий пофланник смерти», за которой следовало стихотворение. Она прочитала вслух четыре первых строки:

«Прекрафная, свои одежды отложи, и больше в гордофти своей не возлежи, от плотских удовольствий всех себя избавь, ведь заберу тебя сегодня я, предфтавь».

В подписи, под которой не было даты, значилось имя того, кто это напечатал: «Джон Эванс с Лонг-лейн, что в Лондоне».

– Это напомнило мне о Клариссе, – произнесла Роума.

– О Клариссе? Почему?

– Не знаю. Не знаю почему.

Он продолжал допрашивать ее с раздражением и настойчивостью, как будто это имело какое-то значение, как будто она на что-то намекала.

– Я просто сказала то, что пришло мне на ум. Это ничего не значит. Положи бумагу у раковины на сушильную доску. Покажем ее Эмброузу Горринджу.

Он так и сделал и с хмурым видом вернулся к коробке.

– Зря мы купили весь этот мусор. Надо было запастись новыми книгами. В Лондоне полно книжных магазинов. Бог знает почему я позволил тебе уговорить меня скупить всю эту радикальную литературу, которая лежит наверху. Она никому не нужна. В округе и так полно уютных магазинчиков, где продают подобные книги, а других покупателей такой ассортимент отталкивает. Эти памфлеты лишь собирают пыль. Должно быть, я сошел с ума.