Череп в небесах

– Фройляйн Паттерс, позволю себе сделать вам напоминание...

– Не пугайте, полковник, меня уже ничем не испугаешь. И умирать мне доводилось, и с того света возвращаться. И я знаю, что это далеко не так страшно, как вы мне пытаетесь намалевать. Нет у вас ничего, чтобы меня заставить. Убить – можете, а принудить – нет.

Она была совершенно права.

Конечно, я мог прочесть ей лекцию о галактическом единстве человечества. О том, что не важно, какая империя, республика или федерация правит им, – главное, чтобы человечество выжило. Категорический императив, не доказуемый логическими построениями. Может, с точки зрения той же Вселенной род людской – лишь досадное недоразумение? Может, гораздо «лучше» окажется, если мы, хомо, исчезнем?..

Хорошие вопросы. Особенно прекрасны они тем, что собери ты хоть целый философский факультет, ни один из учёных умов не даст ответа. Каждый решает для себя сам, и логика тут совершенно ни при чём. Это нечто идущее изнутри, глубокие корни, выпускающие по весне молодую поросль тех самых категорических императивов, которые либо есть, либо нет, и, если они отсутствуют – взывать к чувствам, подобным мной упомянутым, совершенно бесполезно.

Валленштейн этого, похоже, не понимал.

– Взываю к вашим патриотическим чувствам, госпожа Паттерс. В конце концов, наши расхождения относятся исключительно к деталям повседневного бытия рода человеческого, однако ни я, ни вы не ставите под сомнение само выживание нашей расы!

– К моим патриотическим чувствам, полковник, раньше надо было взывать. Когда моих родителей...

Она резко отвернулась.

– Но неужели все люди, какие есть, должны расплачиваться за... превышение должностных полномочий одним-единственным командиром?

– Полковник, – Гилви вздёрнула подбородок, взглянула на него в упор. – Полковник, не тратьте зря время. Вы выбираете неправильные слова.

– Может, мы будем считать, что я их уже нашёл? – Валленштейн позволил себе след бледной улыбки.

– Может, мы будем считать, что я тебя просто попросил? По-дружески... нет, не по-дружески. – Я положил Гилви руку на плечо. – Гил, мы с тобой...

Она немедленно просияла, что в её положении казалось по меньшей мере странным.

– Правильные слова очень просты, герр оберст, – презрительно бросила она через плечо, без стестения прижимаясь ко мне. – Плевать мне на род человеческий. По мне – так сгинул бы он весь, если такова цена падения Империи. Нельзя нам быть хищниками, рано или поздно встретим зверя поматёрее. Вот... мы и встретили. Нам бы сидеть тихо, как у нас говорили – «на попе ровно», извините, полковник, за некультурное выражение. Вот нам и дали по зубам как следует. А Империя ведь не остановится, она полезет дальше, ей ведь непременно нужно знать, кто именно ей тумака отвесил да как бы сдачи дать?

– Гил, ты согласна? – перебил я, видя, что Валленштейн уже готовится ответить – без сомнения донельзя патриотической и шовинистической речью, превознося решительность и свирепость человеческой расы. Хотя уж сколько лет тому назад сказано – «подставь вторую щёку».

– Согласна ли я? Я согласна пойти за человеком, которого люблю. Робко надеясь, что он тоже меня любит. Что, если мы выберемся из этой передряги живыми, смогли бы убраться куда подальше от империй и федераций. Рус, мы с тобой – два сапога пара. И... если ты прав... мы с тобой...

– Ну да, наши дети унаследовали бы биоморфные признаки от обоих предков, – я крепко держал Гилви в объятиях, и от запаха её духов плыла голова. Мы с ней действительно два сапога. Два биоморфа, несущие в себе гены неведомого то ли проклятия, то ли благословения нашей расы.

Валленштейн благоразумно помалкивал.

– Я в тебя влюбилась. Просто влюбилась, с первого взгляда, как в книжках, как в сказках... – она уткнулась мне в плечо. – А любить – это идти за тем, кого любишь. Ничего не требуя в ответ, даже просто внимания. Любовь не выпросишь, не заслужишь. Но я верю, что, если кого-то любить, твоё к тебе вернётся. Отразится, преломится, зажжёт свой огонь. Ничего не говори. Просто пообещай, что будешь со мной. И тогда... скажешь под танк с гранатой кинуться – кинусь, не помешкаю.

Никогда не видел ни у кого из женщин таких глаз, даже у Дальки. Про такие глаза говорят, что они «лучатся». У Гилви они не лучились, они ярко и яростно блестели, хотя кто-то возразил бы мне, что это всего лишь проступившие слёзы, элементарная физиологическая реакция.

И биоморф во мне странно шевельнулся, словно откликаясь отчаянному зову такого близкого и одновременно – столь далёкого собрата.

– Я буду с тобой, Гил. Не для того, чтобы купить твою службу. Просто... я так хочу.

Она молча прижалась к мне ещё плотнее, закинула руки на шею, зарылась лицом в рубаху.

– Рус, милый... что ни скажешь, всё сделаю.

На протяжении всей этой романтической сцены Валленштейн стоял, отвернувшись к стене, ел глазами небольшой портрет Его Императорского Величества кайзера.

– Тогда пойдём, Гил. Как только появится Туча, у нас с тобой будет много работы. Герр оберст?..