Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

— Так я и поверил,— попробовал засмеяться Донателло.

Но дыхание, доносящееся из бутылки, стало вдруг громче и глубже. И через несколько минут вся каюта космического корабля заполнилась ка­ким-то удивительным благоуханием, послышались чьи-то легкие шаги, шелест невидимых крыльев, зазвучала чудная музыка. И полилась песня:

— Там   нежные  пальцы — творенье  нефрита —

Касаются струн — и вокруг рокотанье,

Иль штор бахрому теребят беспокойно

И вдруг замирают. В тоске ожиданья

Поет она, взглядом гусей провожая,

И в песне задумчивой слышу роптанье.

Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,

И крик в поднебесье возник — и растаял.

Но вихрь налетел — и рассыпалась стая,

И крик в поднебесье возник — и растаял.

А позднею ночью, как прежде, на запад

В окно она смотрит, вся в лунном сиянье,

И тень гуйхуа на пустынной ступени —

Ветвей колыханье, листвы трепетанье,

Но вот опустились зеленые шторы,

И скрылись за ними печаль и страданье.

Атласное платье просторным ей стало:

Она в дни разлуки так исхудала!

Атласное платье просторным ей стало:

Она в дни разлуки так исхудала!

Когда же прекрасное пение стихло, бутылка от­крылась, словно чья-то невидимая рука с силой вытолкнула из горлышка восковую пробку. Мягкий сиреневый дымок стелющегося сумрачного тумана заполнил пространство. Предметы: столы, кресла, стулья потеряли свои очертания, расплылись, мо­дифицировались в пространстве. Вместо них пока­зались зубчатые заснеженные вершины гор, огром­ные пики которых упирались в бескрайнее небо, по которому плыли белые легкие облака.

Внизу обозначилось темное пятно неизвестной земли, и голос, безусловно принадлежавший не простому смертному земному существу, а голос, проникающий сквозь все живое из-под пластов вре­мени и веков, произнес один священный звук:

—    Ом!

—    Ом!

—    Ом!

—    Ом!

—    Ом! — повторили один за другим Черепахи, сложив лапы в благоговейном ожидании.

Теперь они видели перед собой на полу геогра­фическую карту, на которой был обозначен остров неизвестной земли, неизвестной планеты. Донател­ло успел прочесть надпись «Мертвая земля».

—    Вы совершите путешествие сквозь время,— властно заговорил голос из бутылки,— вы прибу­дете на Мертвую Землю, чтобы вновь наполнить ее жизнью, вы, черепахи! Знайте же, что все сотво­ренное не покоится во Мне. Узрите мое могуще­ство! Хотя я и поддерживаю все живые существа, и хотя я нахожусь повсюду, я не есть часть этого космического проявления, поскольку Я Сам — источник творения. Поймете, что точно как могучий ветер, дующий повсюду, остается всегда в небе, так и все созданные существа всегда остаются во мне. В конце эпохи все материальные проявления входят в мою природу, в начале следующей, бла­годаря моему могуществу я творю их вновь. Весь космический порядок в Моей власти. По Моей воле он проявляется снова и снова, и по Моей воле он уничтожается, когда приходит время. Я — есть обряд, я — жертвоприношение, воздаяние пред­кам, целительная трава, воспевание. Я — масло и огонь, и подношение. Я — отец этой вселенной и мать. Я — опора и прародитель. Я — объект позна­ния, и тот, кто очищает, и слог Ом. Снова раздалась мелодичная, легкая музыка, и мягкий нежный го­лос прочел нараспев:

Тысячи горных вершин,

Клубятся на них облака.

Дождь внезапно полил

И перестал опять.

Вдали деревья видны,

А над ними закат.

Все это я в стихах

Как смогу передать!

Мир, незнакомый совсем,

Там, среди горных высот.

Манит зеленым флажком

Трактир на моем пути.

Реки да горы в мечтах,

Не надо иных красот, —

Здесь, отрешась от дел,

Лето бы мне провести!

Чтобы сосна под окном,

А во дворе бамбук,

Только одна тишина

Пусть у меня гостит.

Птиц я еще позову

Мой разделить досуг,

Пусть прилетают сюда

Время со мной провести.

Белую чайку корю,

Ту, что страха полна:

Снизиться хочет и вдруг —

В сторону во всю прыть.

Мы старые же друзья!..

Или из новых она?

Или теперь со мной

Не о чем ей говорить?

Когда же песня кончилась, голос, доносящийся из бутылки, начал свой неторопливый рассказ о Мертвой Земле, утонувшей во времени и о ее оби­тателях!

ГИББО

— Гиббо... Гиббо, — прошептал голос, — Гиббо... вероятно и вы, черепахи, еще его помните? Это был такой знаменитый художник, что вряд ли в то время нашелся бы человек, который мог бы с кистью в руках сравниться с ним. Я расскажу вам историю его прошлой жизни... В ту пору было ему, пожалуй, лет под пятьдесят. Низенький, тощий, кожа да ко­сти, угрюмый старик. Во дворец к его светлости он являлся в темно-желтом платье, на голове — шапка. Нрава был он прегадкого, и губы его, поче­му-то не по возрасту красные, придавали ему не­приятное сходство с животным. Говорили, будто он лижет кисти и оттого к губам пристает красная краска, а что это было на самом деле — кто его зна­ет? Злые языки говорили, что Гиббо всеми своими ухватками похож на обезьяну, и даже кличку ему дали: Гибон.