Через Атлантику на эскалаторе

– А это у вас что такое? Это не клуб, а тоска безысходная. Переделать фасады! – и он перечеркивал фасады резиновым наконечником своей палки. На чертеже оставались две черные полосы.

– Но это же поликлиника, – пропищала студентка.

– А! Ну тогда еще ничего.

– Но что же мне делать? Эти черные полосы…

– Не переживайте! Я на оценке все объясню. – И он действительно заступался горой за бедную студентку.

– А это что у вас? (Называя студентов жлобами, он, тем не менее, обращался к ним на вы.) Ах, это туалет, а это унитазы? А почему они такие маленькие? Для снайперов?

Шутки на эту тему настолько примелькались, что на съезде архитекторов в юмористической газете была помещена карикатура с подписью:

Студент под профессорским глазом
Обязан дружить с унитазом!

В назначенный срок, прихватив Киру, а также цветы, коробку конфет и коробку акварели «Нева», я отправился к Василию Моисеевичу, вернее, к его дочке Светлане – моей приятельнице и сокурснице на день рождения. Они жили на улице Карла Маркса, недалеко от театра Франко.

Когда я шел по улице Карла Маркса, бывшей Николаевской, мною овладевали сентиментальные мысли. Здесь протекали мои далекие довоенные детские годы. Здесь, в конце Николаевской, я ходил с фребеличкой в сквер возле театра Франко. Она нам вдалбливала «Гутен морген, гутен таг», а мы убегали от нее под цветущие липы, наклеивали носики из липовых соцветий. Осенью мы сооружали из мозаики цветных листьев подземные клады, прикрытые кусочками стекла, а зимой катались на санках с горки, ведущей к Банковой улице, к знаменитому дому с чудовищами – особняку архитектора Городецкого. Сюда, на Николаевскую, я ходил с отцом в цирк, которого уже нет. В следующем за цирком доме мы садились в лифт, который с пересадкой возносил нас в самое высокое здание Киева – дом Гинзбурга, где на самом последнем этаже размещалась мастерская моего дяди-художника. Мастерская была великолепно освещена – она имела стеклянный потолок, но в ней не было окон, и слава Богу. Потому что, когда мы выходили на лестницу и смотрели из окна вниз, было очень страшно. Это была самая высокая точка в киевских постройках. Зато вид открывался великолепный – почти весь центр Киева был как на ладони, и за Днепром хорошо просматривался зеленый массив Труханова острова с многочисленными Днепровскими заливами.

Василий Моисеевич занимал две большие комнаты в профессорской квартире. В первой, где жил он сам, стоял станок с бессменным натюрмортом. Красные розы были написаны широченной кистью – 24 номер. Эта манера сохранилась у него еще с тех пор, когда он оформлял площадь III Интернационала (впоследствии Ленинского комсомола), чем он страшно гордился. И вообще, он был близок к художникам, сотрудничал с Художественным фондом, участвовал в выставках и даже входил в их правление.

Стол был накрыт во второй комнате, где жили Светлана с мамой. После первых двух тостов за именинницу и за родителей хозяин, как всегда, разговорился:

– Со здоровьем у меня сейчас не очень. Сказываются большие нагрузки. Осенние выставки, приемка работ.

Скульптор же не потащит свои работы к нам. Работы тяжелые. Особенно заказные классики марксизма и литературы. Вот летом брали в мастерской Ерохина бюст Шевченко, так классик соскользнул и отдавил скульптору ногу. Два месяца он был на больничном.

Когда Василий Моисеевич начинал свои байки, остановить его было невозможно. При этом он пил, ел и громогласно призывал к этому других. Сказывались постоянные тренировки.

– А что же у тебя пустая рюмка, – обратился он ко мне. – Завтра же пойду к ректору выяснять, кого это он напринимал в институт. Налейте ему. Посмотрим, что он за архитектор. Вот так, и до дна. Да, о чем это я? Выезжаем, значит, всем Советом в художественные мастерские. Первый был у нас Марченко. Старый опытный скульптор. Молодец. Чувствуется школа. Такую чару задвинул. Коньяк армянский, икорка, балык, окорок провесной, овощи свежие. В общем – божественный натюрморт. Пили только за его здоровье и его творчество.

– А что за скульптура?

– А скульптуру отклонили. На доработку с замечаниями и повторное рассмотрение на Совете. На следующий день приехали в мастерскую Петренко. Молодой парень. Недавно только мастерскую получил. Но тоже, скажу вам, молодец. Учится, видать, у корифеев. Такую чару задул. Хоть и попроще, но со вкусом. Водочка со слезой, селедочка, салаты. Даже шашлык изобразил. Очень его хвалили, но скульптуру отклонили. На доработку с замечаниями. Чувствуется, что молодой. Он нас благодарит, а в глазах уважения нет.

Я думал: «Бедные скульпторы, Вложили кучу денег, только чтобы сдать работу, а они наелись, напились и отклонили. Наверное, чтобы в следующий раз попировать на дурняка». Мои мысли были прерваны все тем же возгласом:

– А вы почему не пьете. Пойду к ректору. А ну, Саша, наливай. За архитектуру!