Через бури

Заказчице, видимо, никто не сочинял стихов, и она так обрадовалась, что заплатила за чертеж в два раза больше.

Таня, не слишком высоко оценив рифмованные строчки друга, язвительно сказала:

— Считай это своим первым литературным гонораром. Маяковский позавидует. Платят и поэзии не требуют. И рифмами допотопными обходятся.

— Почему ты такая злая сегодня? Это же была шутка. Или тебе нездоровится?

— Мне давно нездоровится. Ты наблюдателен только на шахматной доске.

— Кстати, вы с Катей совсем не плохо играете в шахматы. Отчего бы нам с тобой не сходить сегодня в шахматный клуб на разведку? Там часто бывает неплохая шахматистка Зеленская. Да и с любым из ребят вы с Катей могли бы сразиться.

Лицо Тани преобразилось, просветлело. Она оживилась:

— С тобой пойду с удовольствием, если потренируешь.

— Я покажу тебе типовые начала и ловушки, на которые парни против женщины могут попасться. Успевай вынимать партнеров из мышеловки.

Но собрались в клуб не сразу. Таня тренировалась…

Потеплело же скоро. Снег сошел, но грязь держалась долго, и Таня не хотела играть в солдатской шинели, узнав, что ее противницей может оказаться актриса. Пусть потеплеет, говорила она.

Листва на деревьях торопливо распускалась. Дала о себе знать черемуха. Ее горьковато-нежный аромат разливался по всему просторному двору былой заимки и, по словам Тани, пьянил, как изысканное тонкое вино на царском столе для придворных красавиц.

Шурик тотчас влез на дерево и отломил своей даме, если не в манто, то не без шинели, пышную ветку, ароматом которой, быть может, опьянялся несчастный бывший царь, о чем молодые люди не подумали.

Выйдя из клуба, Таня ликовала. У одного партнера выиграла, другому проиграла, но главное — победила в затяжном эндшпиле у артистки, не попавшейся в ловушку, как первый парень, которому Таня, по рецепту Шурика, пожертвовала ферзя, дав при всех фигурах.

— Это надо же! — восхищенно воскликнул кто-то.

— А она знает мат Легаля. Ей палец в рот не клади, — добавил другой, более опытный.

Таня выходила из клуба с веткой черемухи у груди:

— А это что за навес прикрывает древнюю хижину?

— Да жил в ней какой-то чудак.

— Отчего чудак, а не чудачка?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Загадываю, кто будет мальчик или девочка?

— У кого будет? — не понял Шурик.

— У нас, Шурик, у нас с тобой. Скоро пять месяцев.

— Что же ты молчала?

— Черемухи ждала: «Горьким запахом черемухи будем пьяны как вином». Из твоих стихов слова не выкинешь.

— Надо скорее в ЗАГС. Успеть до отъезда на практику. Хорошо, в прошлом году восемнадцать исполнилось. Ты согласна?

— В десять в двадцать пятой степени раз! Назначай, когда?

— Ты уже назвала: год двадцать пятый, месяц пятый…

— Число двадцать пятое, — закончила Таня.

— А как Ваня с Ниной?

— Считай и эту партию выигранной! От нас не отстанут.

— Ты уверена?

Она спрятала лицо в черемуху, упиваясь ее запахом.

Дома их ждал неожиданный гость — омский друг Шурика, Пашка Золотарев. Приехал к приемным экзаменам, поступать в институт.

— Геологом стану. Золотишко найду. Надо же фамилию свою оправдать, — уверенно говорил он.

С крючковатым носом, со стрижеными темными волосами он произвел на Таню неприятное впечатление, и она брезгливо подумала: «По-русски золотарь — не золотодобытчик, а возчик нечистот!» Но промолчала.

— Ты на практику? Ничего, задержишься, — самонадеянно продолжал Пашка. — Поможешь с приемными. Шпаргалки подготовишь.

— Я рад тебе, Паша. На практику я и правда задержусь, но по другой причине.

— По какой же? — насупился Пашка. — Другу не помочь?

— Видишь ли, надо к родителям жены съездить.

— Шутишь?

— Женюсь на днях. Вот на ней, на Тане Давидович.

— На Давидович? — повторил Золотарев, морщась.

До Тани мгновенно дошел оскорбительный смысл его возгласа.

— Вы ошибаетесь, верный друг Золотарев. Это не еврейская, а белорусская дворянская фамилия. И я с ней закончу институт.

— Прошу смиреннейше прощения у вашего благородия пани, заканчивающей пролетарский институт! Когда позволите принести молодоженам свои поздравления?

У Тани не было причин сердиться на Пашу:

— Если Вася и Нина пойдут с той же целью с нами и ничего не будут иметь против, то, как друг Шурика, можете заглянуть к нам вечером двадцать пятого дня пятого месяца двадцать пятого года.

Золотарев церемонно раскланялся и ушел.

Явился он точно в назначенное время, совершенно преобразившимся. В непривычном для студентов нарядном черном костюме, в ослепительно белой сорочке с галстуком-бабочкой. На плечи спускались смоляные красивые локоны конечно же парика.

— Я — поэт, и в таком виде являюсь на свадьбы. Светом божественного Олимпа поздравляю две, нет! три пары молодоженов! Счастья вам и всех зачетов. Я тут рискнул написать по этому поводу стихи на старую студенческую песню: «Из страны, страны далекой». Надеюсь, все знают ее?

— Очень мило спеть на нашей общей свадьбе знакомую песню на новый лад. Мы всегда ее поем, — обрадовалась Катя.

— Но почему. Паша, вы вырядились в «падшего ангела»? — спросила Таня. — В честь лермонтовского Демона? Врубель его не таким представлял.