Через бури

— А как же рабочие? — взволновалась девушка.

— Кто не успевал перепрыгивать полосу, как спортсмен в прыжке планку, тот погибал, разрезанный пополам.

— Какой ужас! Ich habe Angst! Что же ваши инженеры смотрели?

— У инженеров, в прошлом розмыслов, свое понятие о чести. Путеец, к примеру, если прорываемый по его проекту с двух сторон горы тоннель не сходился, пускал себе пулю в лоб. А розмысел-прокатчик, говорят, бежал в соседний цех и бросался в ковш с жидким металлом, оставляя после себя только дымок. Так и хоронили беднягу вместе с ковшом, опуская его в вырытую прямо в цеху яму. Потом ее засыпали и покрывали железными плитами.

— Ведите меня туда, я хочу поклониться ему.

— Это было не здесь. Скорее всего легенда. Нам надо спешить, а то как бы самому не попасть в ковш.

Глава третья. ПАДЕНИЕ ИЛИ ПОДЪЕМ?

Мы подходим к кабаку,

Целовальник на боку…

Молодые люди подошли к месту испытания. Шефер был уже там, и дочь бросилась к нему со словами:

— Was sell ich? Das ist Kran? Eine so grosse Maschine aufder Schmalbahn! Das ist Wunderbar! (Что я вижу? Это и есть кран? Такая огромная машина на узкоколейке! Это восхитительно!)

— Что это так восхитило вашу дочь, товарищ Шефер? — поинтересовался Аскаров.

— Огромная машина на узеньких путях. А восхищается она всегда по-немецки. Это у нее с самого раннего детства, когда она говорила только по-немецки. В детский сад она пошла вместе со своими маленькими подружками-немками, где и осваивался литературный русский язык. Конечно, ей было легче, чем им, поскольку супруга моя была из русской семьи, имевшей отношение к духовному званию.

Саша в парадной форме стоял на площадке подъемного крана, как на капитанском мостике дредноута. Он внимательно всматривался в толпу: увидел опирающегося на палку Вакара. Палка была не дань моды, ее он носил после ранения на войне. Аскарова, механика Мехова и Шефера с дочкой….

Движение рычага — и тележка со своим поворачивающимся подъемным устройством покатилась вперед. Раздались восторженные крики и рукоплескания, как будто подъемная машина проделывала сложные «па». Саша потянул рычаг на себя — и подъемный кран поехал назад. Затем другим рычагом он повернул смотрящую в небо выносную стрелу, которой предстояло брать груз, направо от железнодорожного пути. Там были сложены грузы, которые он легко и перенес на стоящую на рельсах пустую платформу.

Но грузы были не только справа, но и слева, где находились зрители. Для большего эффекта там был приготовлен особо громоздкий груз, сколоченный из разломанных немецких ящиков, набитый всякой тяжелой рухлядью и обернутый веревочными канатами. Суетившиеся около него рабочие зацепили крюк крана за канатную петлю, устремив взгляды на конец стрелы. Она ярко вырисовывалась на фоне мрачного весеннего неба, когда зима делает последнюю попытку догнать красавицу-беглянку и остановить ее метелями.

Канат натянулся, и Саша, как бы слившись с подъемным краном, ощущал себя с ним одним существом. Как изменится вся его томская жизнь! Канат натягивался, как нерв, идущий к его мозгу. И вдруг заскользили Сашины ноги по полу кабины, а зацепленный груз не поднимался. Холодный пот выступил у Саши на лбу. Он непроизвольно, как наездник, которого обгоняют, ударяет любимую лошадь, перевел работу подъемной машины на крайний режим, с ужасом заметив, что ажурная стрела крана, вынесенная вбок, гнется, весь подъемный кран частью колес тележки поднимается с рельсов, вся его будка с котлом, со стрелкой манометра, показывающей опасную черту, накренилась. Кран падал. Саша бросился к котлу, открыл одновременно и свисток, и предохранительный клапан. Пронзительный, неистовый визг, как предсмертный крик жертвы, смешался с оглушительным шипением рвущегося из заточения пара. Полупрозрачное облако окружило его, и он мгновенно сполз на землю. Только быстрота случившегося спасла практиканта Званцева от серьезных ожогов.

Инна метнулась было к месту аварии, но отец удержал и строго, по-немецки потребовал, чтобы она ушла домой и ни во что не вмешивалась. С поникшей стриженой голов-коп побрела она к проходной, видя перед собой быстро шагающего отца и прихрамывающего Вакара.

Аскаров, как высеченный из камня, с непроницаемым монголоидным лицом, одним своим присутствием наводил порядок и тишину.

Саша и Гриша-такелажник сидели на обломках ящика, и Гриша ободряюще говорил:

— Ну, молоток! Машину собрал — и рекламанция налицо. Как в кабаке. Кран подъемный, что целовальник, на боку, ждет «по уху», выправляй Маруху, подкрась, как барышню к тиятру, где с пением и танцами. Опирета называется. А нам, мастерам, сполна — и с чарочкой. Жаль, по моим усам не потечет, да в рот не попадет.

— Почему?

— Работа наша сделана. Дадут мне, Саша, другую бригаду.

— Жаль, конечно, привык я уже к тебе.

— У нас так оно завсегда, что потяжельше на заводе — только Грише поднимать.

— Что ж тебе на плечи теперь ляжет?

— Рояля.

— Рояль?! — недоуменно повторил Саша. — В клубе-то только пианино. А в мартенах на рояле не играют. В прокатном — тоже.