Через дно кружки

По дороге вспомнил, как мы в тот день оказались рядом за столом, познакомились, потом пили, как я спорил и доказал, что Тарковский – о-го-го, а Вознесенский – фуфло. При этом сказал «пардон». Вспомнил, как прочитал единственно знаемое стихотворение классика, потом свое, написанное в институтской юности и вдруг всплывшее на волне принятой смеси шампанского и водки. После каждой рюмки я говорил прилипшие «пардон» или «о кей».

Директор утвердился, что рядом с ним полиглот, знаток словесности и гений. Спросил, где сейчас работаю. Я сказал, что неделю назад сокращен по причине того, что НИИ лопнул. Он воспринял это как дар божий и тут же пригласил к себе в школу сеять разумное и прочее. Я согласился, но объяснил, что не биолог, в сельском хозяйстве хотя когда-то работал, но по электрической и механической части и сеять вряд ли получится. Директор сказанное воспринял как юмор, показал на меня пальцем, сказал: «Жванецкий!», и мы, как оказалось, договорились.

Школа была в десяти минутах от дома, но я успел придумать убедительные слова, почему не смогу преподавать, а вот имя-отчество потенциального работодателя не вспомнил.

Кабинет директора был на втором этаже. На двери, слава богу, висела табличка.

– Петр Николаевич, я вас приветствую, – начал я.

Потом мы пожали друг другу руки, поговорили ни о чем, и я произнес выученные по дороге аргументы против учительствования. Главным и решающим, как мне казалось, было то, что когда-то давным-давно я окончил совсем не тот институт, был спецом сначала по электрике, потом механике, потом триботехнике, потом экологии, а преподаванием в школе отродясь не занимался.

– Ну и что? – отмел этот довод директор. – Я вообще окончил строительный институт. Водоснабжение и канализация. И ничего, преподаю физику, а когда надо, и химию. А ты, кандидат наук, подавно справишься. А месяц назад русачка ушла в декрет, так на меня еще и русский с литературой свалились. Пойми, учителей нет. А эти пединститутские девицы вообще ничего не знают. Их старшекласнички просто посылают куда подальше. Слава богу, еще не насилуют во время уроков.

– А после? – заинтересовался я.

– Пиши заявление. Литература и русский твои, – не продолжил интересную тему мой будущий начальник и протянул лист.

Я вздохнул, про себя обругал собственную мягкотелость и под диктовку написал. Нарочно с ошибками. Мол, прочтет и не подпишет.

Он начал читать, по привычке красными чернилами исправляя ошибки. Однако в конце поставил не очевидную двойку, а визу: «Зачислить в штат на должность преподавателя…». Тут его рука все же дрогнула, остановилась, он вздохнул, сказал, что пока буду преподавать только литературу, а с русским подождем. И закончил: «На полторы ставки». Пожал мне руку, сказал «сработаемся», отвел к завучу и удалился.

Завучем был мощных размеров раздетый до пояса физрук. Гора мышц поднимала и опускала двухпудовые гири.

– Через месяц первенство области, хочу взять золото, – объяснил он, продолжая отжимать тяжести. – Николаич сказал, ты будешь литературу выпускникам впаривать. В шкафу программа на верхней полке лежит, возьми. И конспекты Танюшкины тоже возьми, пригодятся. Она начинала в этом году с твоими полудуркам работать, но вовремя смылась.

– Директор говорил, в декрет ушла?

– Какой декрет! Хотя еще чуть и могла бы туда. – Силач гмыкнул и поставил гири на стол. Столешница прогнулась, закряхтела, была готова сломаться, но физрук опомнился и переставил груз на пол.

– Чего, юные сексуальные маньяки приставали?

Крепкий завуч размял плечи и продолжил:

– Иду я мимо ее класса, вдруг выбегает вся в слезах, в меня уткнулась и рыдать. Я платок вынул, слезы девичьи вытер и спрашиваю, чего, мол, Танюша, кто обидел? А она носом хлюпает и рассказывает, выпускнички обступили, покажи, говорят, грудь. Ну, у нее бюст нормальный, размер, наверно, четвертый, а то и поболе. Она вроде в шутку переводит, а они наглеют, довели до слез, из класса не выпускают, еле выскользнула. Ну, я захожу, говорю, мол, может, мою грудь кто хочет посмотреть, и нечаянно спинку стула железного сгибаю, а потом выпрямляю. Притихли подонки. Я самого наглого углядел, поднял за шиворот над партой, переместил к этому стулу и над ним отпустил. Он туда плюх и дрожит. Я со стулом поднял и согнул всю эту конструкцию вместе. Говнючка там и защемило. Я в уголок отодвинул и культурно объясняю подонкам, мол, кто расскажет, языки повыдергиваю вместе с кишками. Ни одна сволочь не проболталась.

– А Татьяна?

– Танюшка все равно уволилась. Так что вот так.

– Ну, мне им показывать нечего, грудь у меня не очень, да и остальное.

– Не печалься, пособлю, ежели чего, – утешил завуч, – ты программу-то возьми. Николаич меня хотел определить литературу им втюхивать, я поглядел, конспекты хорошие, но не по мне эти Евгении с Онегиными и деды Мазаи с зайцами. А тебе поможет.

Я порылся в шкафу, нашел и, окрыленный новой информацией, отправился домой готовиться к завтрашним урокам.

За ночь прочитал конспекты, программу и понял, что готовься не готовься, толку будет мало. Понадеялся на экспромт да на авось и лег спать.