Через двадцать лет (СИ)

- Ты не говорила ему, куда уезжаешь? – спросила девушка тихо. Старшая Рубинштейн покачала головой.

- Нет, да и зачем? У него не было шансов отбить меня и снова сделать настоящей. Тогда мне и вправду представлялось, что я совершила ошибку, и о ней стоит интеллигентно умолчать. Сейчас бы, конечно, ситуация выглядела по-другому, я могла бы категорично заявить «Нет» своей семье пытаться, не смотря на трудности, строить личное счастье, но раньше… Непутёвый ветреный Джим был не так плох, как мне внушали. А я, к сожалению, была слишком слаба для настоящего бунта. Знаешь, наверное, самым ярким и чётким воспоминанием, помимо первой встречи, для меня стала только последняя. Я до сих пор, будто наяву, вижу дождливый день: парк, закрытый на ремонт, лужи повсюду и глаза Джима, когда мы прощались. У него был такой взгляд… Словно весь свет померк и больше не вспыхнет. Словно конец подошёл. Я уходила, играя роль сильного существа, я говорила правильные вещи, а в душе всё сжималось от одного лишь взгляда.

Пауза.

- Больше мы не виделись после той встречи. Я с родителями уехала, стараясь обо всём забыть и наказывая себя таким образом. Через несколько лет после твоего рождения Коннектикут сменился Нью-Йорком, дела приобрели стабильность, а жизнь кое-что расставила по нужным местам. Я могла позволить себе отдельное от родителей проживание и воспользовалась шансом. И я никому никогда не рассказывала о Джиме – ни друзьям, ни даже твоему отчиму.

- А связаться с ним? – полюбопытствовала Эрика. - Ты не пыталась? Или он сам…?

Женщина снова покачала головой.

- Нет, ни с его, ни с моей стороны подобных действий не было. Может, ужасно глупо, но так, мне казалось, мы быстрее забудем друг друга, повзрослеем – время залечит раны, острота восприятия притупится. Станет лучше и легче. Сейчас-то понимаю, - за меня думали и решали другие. Но Джим, наверное, и сам сделал правильные выводы.

- Интересно, как это на нём отразилось…

- Трудно сказать. Где бы он ни был, - задумавшись, Луиза представила перемены, вызванные минувшими десятилетиями, - где бы он ни был, я хочу верить, что у него всё хорошо. Что он простил меня и не держит зла за причинённую боль. В тот последний день, помню, он спрашивал, не жалею ли я о нашей связи. Как я могла жалеть? О счастливых двенадцати месяцах, о подаренном мне ребёнке, - Эрика улыбнулась, когда тёплая рука матери скользнула по её волосам, - о настоящей Луизе, чувствовавшей себя с ним вольным существом? Я жалею, что потеряла его, мою первую сильную любовь, а больше – ни о чём.

- Я думала, он сделал что-то ужасное, - протянула младшая Рубинштейн, - оскорбил тебя, унизил, бросил. Предал. Поэтому ты не хотела рассказывать о нём все годы. Я думала, тебе слишком больно вспоминать…

Она не знала, как реагировать на услышанное, как разобраться во множестве ответов и подробностей. Странный и неожиданный подарок, перекрывший любые возможные… Жажда была отчасти утолена, но легче не становилось. Луиза прерывисто вздохнула, накрыв ладонью пальцы дочери.

- Я боялась, что кто-то из нас не готов – либо ты, либо я. Боялась разочаровать тебя и поделиться, помня, как раньше мне делиться было не с кем.

- Ох, ма, сколько же мы времени потеряли? – девушка ободряюще сжала материнскую руку, в простом жесте выказывая больше любых слов.

Часы отметили начало одиннадцатого, кинофильм в очередной раз прервало мельтешение рекламных картинок. Почти не тронутое горячее стремительно остывало. Мать и дочь сидели за столом, объединённые отныне тем, что прежде их разделяло…

* * *

Посвящённые празднованию остаток вечера и часть ночи прошли мимо Эрики. Луиза, в конце концов решившая, что необходимо приободриться, оправилась и переключила финал «Реальной любви» на какую-то другую комедию, не менее сказочную и атмосферную. Женщине стало легче после разговора и раскрытия своего старого секрета, в котором не было ничего позорного или преступного. А вот каково стало Эрике… Это было хорошим вопросом.

Ночью, когда просмотр фильмов плавно завершился просмотром фейерверков из окна гостиной, девушка лежала в кровати и тщетно пыталась заснуть. Волнение неизменно трансформировалось в бессонницу – с ней Эрика познакомилась ещё в старших классах. Теперь, однако, ночное бодрствование объяснялось не экзаменами и не контрольными, а всего-то беседой с матерью.

Джеймс Роджерс… Перевернувшись на правый бок, девушка посмотрела на прикроватную тумбочку. Возле лампы, напоминая квадратик плавленого сыра, слабо поблёскивала старая фотка. Луиза разрешила взять её, заметив, что так будет правильнее. И теперь снимок будоражил воображение, мысли и восприятие.

«Не бандит и не «сто раз непорядочный человек», а несчастный тип, не одобренный моими бабушкой и дедушкой, тут посочувствуешь. Интересно, что было после расставания – как он жил, чем занимался, с кем общался? Помнит ли он обо мне, хотя бы частично? Или мама засела в его подсознании невыводимым пятном позорного прошлого?».