Через ее труп

– «Остальное мое имущество, – продолжил адвокат, – которое включает акции, облигации, пенсионный счет, страховку мужа, деньги от продажи бизнеса, дом и его содержимое, не считая того, что я отдаю детям, оставляю мисс Эшли Брукс».

Не помню точно, что промелькнуло в тот момент в моей голове, но это было что-то вроде…

«Что. За. Хрень?»

Кто-то спросил:

– Что это значит, Эшли?

Наверное, Нейтан. Или мне померещилось. Потому что именно такой вопрос я задавала себе.

Пять пар глаз нацелились на меня, как истребители джедаев на Звезду Смерти. Я никогда не чувствовала себя уютно в свете прожекторов, о чем свидетельствовала моя актерская карьера. Поэтому я оттолкнула стул и убралась оттуда подальше.

Глава 35. Винни

После оглашения завещания мы с Чарли ехали домой молча. Я была расстроена, но не из-за того, что меня лишили наследства. Понимаю, звучит безумно, но мне не нужны были мамины деньги.

Я получила диплом Стэнфорда по экономике. Если б я хотела сказочно разбогатеть, то, как и многие мои однокурсники, устроилась бы на высокооплачиваемую работу, получала бы опционы на акции и заработала состояние. Так почему же я этого не сделала? Думаю, в какой-то степени потому, что знала – я могу стать богатой, как в сериале «Настоящие домохозяйки», и пальцем не пошевелив. Это меня сломило. Зачем вообще работать, если в этом нет необходимости? Зачем открывать бизнес, если мама хотела передать мне свой? Какой смысл в этих крысиных бегах, если я и так уже получила приз?

Удивительно, но я даже не замечала, что грядущее миллионное наследство меня парализовало, пока не выяснилось, что я его не получу. Все вдруг стало таким очевидным. Теперь, без мамы, у меня появился смысл существования, необходимость что-то поменять в жизни. Мотивация. Я чувствовала себя свободной. В отличие от мамы, которая стремилась не меньше чем к мировому господству, у меня были скромные устремления. Открыть цветочный магазин или ларек с фастфудом. Преподавать английский в средней школе. Но такое обыденное занятие, как продажа цветов, не понравилось бы великой Луизе Джордж. Она ожидала мирового господства. Поэтому, чтобы не разочаровать ее, я даже не пыталась.

Но теперь я могла делать что хочу, без вони маминого разочарования за спиной. Какое облегчение! Это не значит, что я не горевала. Пусть мама и была первостатейной стервой, но все равно оставалась моей мамой, и я любила ее, как заложник со стокгольмским синдромом любит похитителя. В тот день по дороге домой из Беверли-Хиллз меня до костей пробирала печаль, но грустила я не из-за денег. Наоборот, по этому поводу я испытывала облегчение.

Когда мы свернули в крутой переулок, где я научилась ездить на велосипеде (и узнала, что такое «асфальтовая болезнь»), я задумалась о том, каково это – лишиться родителей. Больше не было никого, кто всегда знал, где меня искать. Некому сообщить, что я уезжаю из города, некому позвонить, когда вернусь домой. Не у кого спросить совета (оформлять ли туристическую страховку, сделать ли анестезию при лечении зубов или какой сыр положить в гамбургер). Когда нет родителей, даже дерьмовых, некому хранить воспоминания твоего детства, указывать на промахи, беспокоиться о тебе или просто заметить, что ты гробишь свою жизнь. Раньше я могла свалить на кого-то вину за свои ошибки. Теперь виновата буду только я.

Мы свернули на негостеприимную подъездную дорожку к маминому дому, и под шинами застонал гравий. Уголки губ Чарли опустились к подбородку, как у печального клоуна, и мне вдруг захотелось его обнять. Я не могла винить его за злость. Ему нужно кормить семью, и он наверняка в ярости, что не получит ни гроша. В отличие от меня, он не только предполагал, что получит наследство, но и рассчитывал на него. Помню, как после шикарной свадьбы, на которую мама потратила бог знает сколько денег, чтобы он выглядел как принц долины Сан-Фернандо, Чарли сказал: «На самом деле это не подарок, а заем из моего наследства». Неудивительно, что он раздавлен.

Чарли припарковался перед гаражом и отпер дверь ключом, который дал ему Нейтан. Я последовала за братом в дом и огляделась. По-настоящему огляделась. Мама лично занималась ремонтом. Она выбирала цвет краски, мебель, оконные рамы и стеновые панели. У двери она поставила чугунную вешалку, рядом с телефоном поставила конфетницу из свинцового стекла, а в ванной положила пилированное мыло. Этот дом отражал ее вкус, ее подход к работе, ее прихоти, ее чувство юмора. Он не просто напоминал мне о ней – он был ею. Хотя я не жалела, что деньги достались кому-то другому, но меня сокрушало, что мы не получим дом. Ведь это означало потерять все, что осталось от мамы. Несмотря на наши разногласия, мне было больно окончательно с ней расстаться.

– Есть хочешь? – спросил Чарли.