Через Москву проездом

– Дайте руку, – попросил врач. – Ладонями кверху, вот так. – Он быстро провел большим пальцем мне по ладоням, проверяя, не потные ли они, нагнулся над столом и так же быстро оттянул мне в сторону и в бок веко одного глаза, потом другого. – Значит, ничего подобного тому, что было, больше не случалось?! – в какой уже раз спросил он.

Он весь сиял доброжелательством, вниманием и участливостью, и лишь твердые движенья его рук выдавали в нем профессиональную жесткую бесстрастность.

– Нет, больше не случалось, – ответил я тоном исправно выполняющего всякое домашнее задание ученика.

– Спите хорошо, без кошмаров?

– Хорошо.

– Как у вас на работе? Поспокойнее стало, все утряслось?

– Утряслось. – Я улыбнулся.

– Что вы улыбаетесь?

– Да так…

– Может быть, вам кажется смешным, что недавно вас волновали какие-то там определенные вещи?

– Пожалуй, что так.

– Я очень рад вашему виду, – сказал врач. – Вы хорошо выглядите, я же говорил вам, что все будет хорошо. Давайте будем прекращать принимать лекарство. Вы сейчас, значит… – он заглянул в мою карточку, – ага, по полтаблетки три раза. Ну вот, давайте по таблетке раз в день, пейте так неделю – и прекращайте, Посмотрим, посмотрим… А потом, через месяц – снова ко мне. Это обязательно. Договорились? – с дружеским заговорщическим видом заглянул он мне в глаза.

– Договорились, – сказал я.

9

Часы у меня на руке показывали уже половину первого. Выстуженный, с заиндевевшими окнами автобус, по-ночному бешено, лишь коротко притормаживая у остановок, мчавшийся в белой, секущей снегом его лобовое стекло мгле, был пуст – лишь я да еще обнимающаяся парочка где-то на заднем сиденье. Я был в возбужденном счастливом опьянении – мы выпили на десятерых две бутылки водки и пять бутылок вина, – но я был пьян и возбужден не от выпитого, я был пьян от того повода, по которому мы выпивали, от того события, которое мы праздновали. Пойди укуси меня кто сейчас, пойди отбери у меня людей, закрой мне тему, срежь деньги – наоборот: подбросьте-ка всего того-этого… Бог знает, конечно, сколько еще до окончательных результатов – год, два, три, вся оставшаяся жизнь? – но дверца приоткрылась, открылся туннель за нею, и ясно уже, что брезжащий где-то далеко крохотной точкой свет – это тот самый искомый свет, и надо теперь лишь осилить путь до него. В руках у меня уже не кончик ниточки, готовый оборваться от каждого неосторожного потягивания, а целый моток – не зря я таскался со своим блокнотом аж к криминалистам.

– Эгей! – позвали меня. – Эгей!

Я посмотрел в сторону голоса и вздрогнул. Между рядами сидений, шагах в пяти от меня, взявшись за поручни и забросив ногу за ногу, все в том же своем нелепом, как застиранное женское белье, розовом костюме, тех же нелепых, похожих на обрезанные валенки, с округлыми короткими носками ботинках, стоял тот человек. Только на голове у него была сейчас этакая вроде лыжной, с болтающейся пампушкой на маковке шапочка.

– Как жизнь? – увидев, что я гляжу на него, подмигнул он мне с прежней же все иронически-ласковой улыбкой, отжался на поручнях и, повиснув в воздухе, стал болтать ногами. – Мне кажется, Нобелевская премия у тебя в кармане. Не так, нет?

Я был не в силах произнести ни слова: горло мне перехватило спазмой, виски сжало словно бы громадными, заледеневшими на морозе плоскогубцами, и казалось, они расколют мне сейчас голову, как созревший грецкий орех.

И этот старый мой знакомец тоже замолчал, лишь качался и качался на поручнях, побалтывая ногами, и безотрывно, с застывшей улыбкой на лице смотрел на меня.

Водитель в динамик прогрохотал мою остановку.

Я вскочил с места, будто пружины сиденья подбросили меня, и рванулся к задней двери. Парочка, на последнем сиденье целовалась, запустив друг к другу руки за пазуху. Уже соскакивая со ступенек, я оглянулся – проход между рядами кресел был свободен, никто там не стоял.

Дверцы с трудным металлическим скрипом сошлись у меня за спиной, автобус, пробуксовав мгновение, ушел, и я остался один в этой ночной темени, воющей, метущей колючим, обдирающим лицо снегом.

Я пошел по направлению к дому, но, пройдя половину пути, повернул и пошел обратно. Я вновь вышел на остановку, постоял на ней мгновение и пошел в другую сторону, через дорогу.

Мне открыли минут через пять после моего звонка.

– Это вы! – сказала она сонно и испуганно, глядя на меня сквозь узкую щель, на которую позволила открыть дверь цепочка, с недоумением и усталостью измученного за день человека. – Сейчас… – Она прикрыла дверь, освободила ее от цепочки и снова открыла. – Проходите. Раздевайтесь. Вот сюда, на вешалку.

Она была в скоро наброшенном, перекрутившемся под поясом халате, с голыми ногами, со свалившимся ото сна набок пуком волос.

– С кем это ты? – вышел из комнаты, хмурясь от света, мужчина в одних трусах, без майки, босиком – видимо, муж. И, увидев меня, тут же повысил голос: – Вы кто?

– Тише, Сеня, разбудишь же, – сказала она. – Это тот товарищ, я тебе говорила.

– А-а!.. – протянул муж и замолчал.

– Пойдемте на кухню, – пригласила она меня.

За все время я пока не сказал ни слова.