Через Москву проездом

Всю свою жизнь я положил на то, чтобы добиться этойкомнаты. С отдельным входом, собственной кухней, изолированной от внешнего мира этими толстыми крепкими стенами, толстой крепкой дверью с хитрым глубоким замком. Я устал от коммунальной жизни. Ничего мне не надо было, кроме спокойствия, тишины и одиночества. Полного покоя и устраненности от всех.

Когда я еще только мечтал об этой комнате, я любил представлять себя хозяином ее и то, как буду приходить в нее, и она будет встречать меня вздувающимися шторами над окном, которое некому закрыть, громким тиканьем будильника на столике у кровати, молчанием рассыхающихся половиц, которые начнут скрипеть когда ступишь на них. Я думал о том, как буду приходить в нее – и никто мне не сможет мешать: никто не включит свет, когда я захочу спать, никто не заговорит громко, не обращая внимания на то, устраивает это меня или нет, никто не заведет не вовремя проигрыватель и не приведет своих знакомых.

Никто не станет тревожить меня в ней (я никому не дам адреса), а если даже кто-нибудь и постучит, то можно прикинуться, что тебя нет дома и комната пуста. Почему-то я не помню, как въехал в нее, а иногда мне кажется – это я сам возвел ее стены, сам оштукатурил, сам навесил дверь и врезал замок…

Глаза опять начали следить за мной. Красноватые их веки подергивались, зрачки вспухли, фосфоресцируя, холод, исходивший от них, обдал меня ознобом. Сердце мое подступило к горлу, и я понял, что не могу больше находиться здесь, в этой комнате, что еще одна-две таких ночей, и мне останется одно: вешаться.

Я взял со стола конверт, пальцы мои ощутили вложенное в него письмо – плоскую форму сердца.

Дверь комнаты подалась с трудом – наружный воздух оказался тугим и плотным, мне пришлось входить в него, раздвигая его руками. Точно я входил в резину.

Улица оказалась пустынна, и стук моих туфель об асфальт был звонок и одинок. Белыми шарами в желтых круглых облаках света плавали фонари. Конверт лежал во внутреннем кармане пальто, и я все засовывал руку под шарф, проверяя – не потерялся ли он, и всякий раз нащупывал сквозь тонкую шелестящую бумагу плоскую форму сердца.

Так я прошел квартал, пересек площадь под монотонное мигание желтого огня светофора и вновь ступил на тротуар. Здесь, на углу дома, по моим подсчетам, висел почтовый ящик. Но я миновал весь дом – почтового ящика не было, вернулся обратно и прошел дом во второй раз – ящика не было.

Я подумал, что перепутал, что ящик укреплен на следующем доме. Наверное, я все перепутал и забыл.

Я прошел еще три дома – ящика все не было. Теперь я уже точно помнил, что дальше его быть не может и что все-таки он висел на первом от площади доме. Я повернулся и пошел обратно. Сейчас я стал внимателен, я заглядывал под арки проходов – может быть, он здесь? Так я прошел весь дом до угла, и желтый, мигающий глаз светофора выплыл на меня, – ящика не было.

Я достал из кармана конверт и посмотрел его на свет. Письмо обозначилось темным пятном.

Мне хотелось кричать.

Я сел на поребрик тротуара и положил лицо в ладони. Конверт, зажатый меж пальцев, касался щеки, и сначала было тепло, но постепенно делалось все горячее и горячее и наконец ожгло. Я отнял руки от лица – щека болела, я чувствовал, как глянцевеет и натягивается на ней кожа.

Я медленно встал и побрел по другой улице. Ночь укутывалась в туман, и дальние огни фонарей уже не просматривались, они были размыты и сливались в одно желтое облако света. Воздух стал звонче и тверже – начало подмораживать. Я поднял воротник пальто, засунул руки в карманы и шел, скособочившись, загребая правым плечом – смотрел на стены домов. Я шел сейчас уже наугад – этой улицы я не знал, – но должны же где-то быть почтовые ящики, должен же попасться хоть один!

Улицы были по-прежнему пустынны, никто не шел мне навстречу и не обгонял, и не проехал ни один автомобиль, и окна домов, мимо которых я шел, были сплошь черными. Улица кончилась – разбилась о вставший поперек ее дом. Я свернул и пошел по другой.

Я прошел и эту – она кончилась скоро; свернул еще в одну, потом еще в одну – началось кружение по улицам, но почтовых ящиков нигде не было видно. Я ходил уже давно, я забыл, когда я вышел из дому. Ноги устали, и до меня стало доноситься чье-то шарканье, словно кто-то шел рядом. Я несколько раз оглядывался – никого не было вокруг, тогда я понял: сам это я и шаркаю.

Почтовых ящиков не было.

Их не было во всем городе – я понял бессмысленность своей затеи, почтовые ящики исчезли, их не осталось ни одного.

Вдруг я почувствовал, как из темноты на меня смотрят глаза, почувствовал красноту их воспаленных век и иголочный укол блика на зрачке. Они начали набухать, приближаться ко мне, и ресницы стали похожи на щупальца, на концах у них мягкими мешочками висели присоски. Мгновенно все заледенело во мне, я растворился в этих глазах, растворился в холоде ночи, растворился – стал им.

Я закричал.