Через Москву проездом

– Что там такое? – Елена подошла к Андрею, взялась за тоненькую никелированную ручку на двери и подергала ее. – Ты что-то сказал, что ли?

Андрей не ответил, снова нажал на кнопку звонка, и дверь неожиданно открылась, без звука за нею, на малую щель, перечеркнутую наискось тускло взблеснувшими звеньями цепочки. Из щели на них смотрело теперь мужское усатое лицо, в выражении его глаз была собачья готовность кусать, и голос мужчины, когда он заговорил, дребезжал напряжением.

– Кто такие? – коротко продребезжал он первую фразу.

Шутовской спектакль продолжался. Вслед мужскому лицу, снизу его, в щели появилось женское – все той же бабы, выяснилось, что она, дура, потом только спохватилась – Марьей Петровной называют, а вчера будто бы лишь звонили; чемоданы она им не отдаст, раз соседка не хочет их признавать, ну и что ж, что это их чемоданы, что ж, что сами ставили, она под уголовное дело идти не желает, знает она, как оно бывает, только с милицией выйдут отсюда чемоданы, там пусть и отдает им милиция; а они с мужем ответственности на себя не берут и брать не собираются, и вообще сейчас сами будут звонить в отделение.

– Да что вы в самом деле, – теряя терпение объяснять ей все по третьему разу, сдавленным голосом закричал Андрей, – что вы трясетесь, ну зачем нам, рассудите же вы, заносить их к вам нужно было!

– Звони в милицию! – глянула, извернувшись, наверх, на мужа, баба.

Дверь выстрелила замком. Стена сотряслась от удара, и певшая свою сиплую предсмертную песню блеклая желтая лампочка тихо погасла. Тишина и серая подъездная темь согласно обнялись, как две давно не видевшиеся родные сестры. Андрей отошел к перилам и посмотрел вниз, в дверной проем входа. Там, за ним, были еще поздние летние сумерки, и половичок асфальта в проеме светился матовой белесостью.

– Пошли, – сказала за спиной жена.

– Куда? Дождемся милиции, объясним все, возьмем вещи.

Жена подошла и стала рядом.

– Но милиция может ведь и не прийти сегодня.

– Значит, сами сейчас пойдем.

– Завтра возьмем. – Жена дотянулась руками ему до плеч, подталкивая его, протиснулась между ним и перилами, встала на цыпочки и поцеловала в губы. – Не заводись, не раздражайся, видишь, я какая спокойная. Зачем нам сейчас вещи, время на них тратить? Давай лучше о ночлеге позаботимся. В гостиницуна одну ночь пустят ведь нас? Ну, не в одну, так в другую.

– А как же это ты без пижамы спать будешь?

– Ну, не злись, не злись, – жена оттолкнула его, упершись ему в плечо, и отошла в сторону. – Злишься, что укладывал, тащил – такой груз, всего на четыре дня! – и все так бестолково, да? Виновата, признаю, – не позвонила, а что теперь злиться?

Андрей заставил себя рассмеяться, обнял ее за плечи, и они стали спускаться.

– Я не злюсь, с чего ты взяла… Просто я ошарашен.

Верхний обрез дверного проема поднимался все выше, вновь часть за частью высвобождая улицу: проезжую часть дороги, газон, скамейку, стоявшую в своем нормальном положении на ногах, дом на противоположной стороне, – только все это теперь было размыто в чертах, блекло, и небо, когда они вышли под него, уже оставленное солнцем, походило на увядающий лепесток гигантского голубого цветка. Машины, с тихим шипением шин об асфальт пробегавшие навстречу друг другу с обеих сторон газона, шли уже с зажженными подфарниками, тускло светившимися на их оскалившихся решеткой воздушного охлаждения лицах, но фонари еще не были включены.

И так же, как утром, не сговариваясь, они механически повернули налево и пошли в сторону метро.

– Ну что, пойдем в эту… как она называется, на площади, возле Исаакия, – сказал Андрей, пытаясь вспомнить название гостиницы и не вспоминая, помня лишь то, что жена, указывая на большое, мрачное, кофейно-серое здание, сказала: «Та самая, в которой Есенин повесился».

– «Асторию»? – напомнила Елена.

– Ну-ну, «Асторию», – вспомнил теперь Андрей. – Там же возьмем и список других, телефоны их, будем звонить, если в ней не получится.

– Ага, – согласилась жена. Она все же чувствовала себя виноватой и предоставляла ему теперь полную свободу действий, чтобы будущие ошибки и неудачи не имели к ней уже никакого касательства.

Метро приняло их в свое светлое просторное чрево, пронесло в грохочущем дрожащем вагоне по мрачному тартару туннеля, змеившему вдоль себя мощные тела кабелей, и вновь вознесло на поверхность ребристой, поскрипывающей где-то в невидимой своей части ступенчатой шкурой эскалатора.

Мест в гостинице, разумеется, не было. Но Андрей сразу же просил номер только на ночь, и, отказав, им велели подождать, потом еще, и еще, и через час ожидания все-таки позвали.

– Только на ночь! – не глядя на них, копаясь в какой-то пухлой, с желтыми страницами бухгалтерской книге, властным хозяйским голосом громко сказала администраторша, нашла то, что искала, провела над строкою рукой с карандашом, отметила точкой, выписала себе на бумажку, захлопнула книгу и только теперь обратила к Андрею с Еленой лицо. – Деньги за сутки! – так же громко и равнодушно-хозяйски продолжила она, сомкнула, рот и, не отводя от Андрея взгляда, стала чего-то ждать.