Через Москву проездом

– Чепуха, – подал наконец голос и молодой. Прикрытые ноги Елены вернули ему самообладание. – Я думаю, в отделение их надо, – искательным голосом младшего к старшему обратился он к пожилому,

– Документ есть какой-нибудь? – быстро оглядев Елену – заново как бы ее увидев, – спросил пожилой Андрея, не обратив внимания на младшего своего товарища.

Андрей вытащил, прогнувшись, из заднего кармана джинсов паспорт. Пожилой полистал его, посмотрел прописку, снова глянул на Елену и передал паспорт молодому.

– Запиши. – И посмотрел на Андрея. – Фамилия зафиксирована. Понятно? Если вдруг завтра… – Но заканчивать не стал, передал Андрею от молодого своего товарища паспорт, толкнул того в бок, повернулся, и они пошли, мелко, неудобно ступая, по узкому извилистому проходу между вещами.

На ближних скамейках. произошло какое-то одновременное движение голов, –только теперь Андрей заметил и понял, что все близсидящие, кто бодрствовал, следили за ними.

– Можно спать? – спросила жена.

– Можно.

Руки ее привычно кругло взяли его у локтя, он ощутил на плече тяжесть ее головы, но тут же она исчезла – жена подняла голову.

– А что, мы такие подозрительные?

– Значит, да.

Она подержала голову на весу, хотела что-то еще сказать, но передумала и вновь устроилась на его плече.

– Не буди меня по пустякам, – отходящим ко сну, затухающим голосом попросила она.

Андрей не ответил. Он вытянул ноги – влажно-кислый воздух, гул голосов, сероватая вода экономного дневного освещения, – закрыл глаза, покатал головой по скамейке, ища положение поудобнее, все было одинаково, и он затих.

* * *

Он проснулся оттого, что был весь мокр от пота, сердце стучало с такой бешеной быстрой силой, что не хватало воздуха. На лице лежало солнце, вокруг галдели и бегали дети, где-то за спиной пели колыбельную и повизгивала, качаясь, коляска. В первый миг он ничего не мог понять – откуда солнце ночью, в зале ожидания вокзала, откуда столько детей и откуда взялась детская коляска, потом догадался: это же Летний сад, они присели с женой отдохнуть – и тут, видимо, их сморило. Они сидели в тени, но солнце переместилось, тень ушла, и они остались на самом припеке.

Он пошевелился – мышцы были вялые, разморенные, голова будто разбухла, жена вслед его движению тоже зашевелилась, Андрей не видел ее, но по тому, как полегчало плечу, понял, что она проснулась. По аллее уходили, оглядываясь на них, две старые женщины с болонкой на поводке. Прямо напротив, метрах в пяти, сидела на корточках в зелененьких цветных трусиках и белой панаме девочка лет четырех, смотрела на них снизу детским внимательным взглядом. Весело, должно быть, они смотрелись – молодые мужчина и женщина, спящие в белый день на садовой скамейке посреди людной аллеи. Та еще картинка.

Рот ему растянуло в зевоте. Девочка в испуге вскочила и опрометью бросилась к скамейке на другой стороне аллеи, под защиту матери. На бегу у нее быстро и умилительно взмелькивали желтенькие маленькие подошвы сандалий.

– Ты тоже спал? – отвечая зевком на его зевок, спросила жена.

– Спал, – пробурчал он.

– И сколько мы это спали?

Андрей посмотрел на часы: было ровно два, а в сад они вошли в самом начале второго и почти сразу, едва миновав памятник Крылову, чугунно оплывшему среди своих басен, сели – ноги не держали.

– Полчаса, это уж точно, – сказал он.

Утром, когда по высокой, стиснутой узкой аркою лестнице они спустились на площадь, в сияющий голубым простором над собой, пронзенный зарождающимся пламенем воздух, в веселый, лаково-блестящий бег автомобилей по площади в огиб зелененького садика, островочком цветущего посреди мокрого после поливальной машины, с белыми ослепительными бликами асфальта, и сама эта деревянно-душная ночь, и оставленные у неизвестных людей вещи, и вообще все вчерашнее показалось пустячным, не стоящим переживаний, как-то все по-другому увиделось, и просто невозможным показалось идти сейчас в милицию, они решили провести этот день, как если бы все шло нормально, и лишь ближе к вечеру обременять себя хлопотами.

Они позавтракали в стоячем кафе на углу Невского и Владимирского, с тех, давних еще времен почему-то Елене запомнившемся, доели персики из кулька, кофе, который им сварили, прохрипев паром в конусообразные, высокие, эдакий фарфоровый кулек, чашечки, был крепчайше-черен, горек и ароматен, после него, едва выйдя из дверей кафе, они окончательно забыли о вокзальной ночи – головы были ясными, чистыми, и бодрой и свежей была каждая мышца. Они пошли по Литейному – празднично грохотали, ликующе вспыхивая стеклами и лаком железной обивки в солнечных проемах между домами, трамваи, празднично расковыривали мостовую вокруг рельсов рабочие в желтых фуфайках на голых телах, стреляя в асфальт перфораторами, празднично вываливались и лезли вверх по ступеням автобусов толпы народа, город тонул в праздном безделии и упивался им.