Через Москву проездом

Она повернулась и пошла навстречу летящему в лицо снегу, прикрывая глаза свободной рукой в варежке, ей очень не хотелось, чтобы Рушаков шел за ней, и когда, наконец, оглянувшись, увидела, что его нет в этой пляшущей белой пелене, обрадовалась. Всю нынешнюю неделю Наташа думала о Савине. Она вспоминала все то, что слышала о нем еще до этой субботы у Ириши – как он, едва придя в бюро, не вникнув еще даже как следует во все тонкости его разработок, решил проблему надежности основного несущего узла, над которой бились человек десять и ничего не могли придумать, как он, не побоявшись, осадил принародно приехавшего из Москвы представителя головного института: «Ну вот, сразу видна провинциальная широта мысли!» – ругнулся тот по какому-то поводу, ивсе снесли это, но не Савин: «А что же ваш институт, извините, не подал нам ни одной путной идеи?» – она вспоминала это и то, каким он был у Ириши, как он пошутил там, на лестничной площадке: «Я уж подумал, хоть бы кто вышел, поддержал, когда стану падать», – и ей хотелось, чтобы новая суббота настала скорее, чтобы она уже была, и они бы снова, уединясь, стояли у перил, или нет, лучше на кухне, и он бы держал ее руку в своей…

Сегодня была суббота, уже половина второго, пообедать – половина третьего; вымыться, высушиться затем под феном – четыре, не меньше, а там уж до шести, когда надо будет выезжать к Ирише, – полтора часа, как-нибудь эти полтора часа можно убить.

Наташа открыла квартиру своим ключом, вошла в прихожую, захлопнула с размаху дверь и стала раздеваться. У матери на кухне шипело и стреляло масло на сковородах, выпыхивал к потолку белый жаркий пар из-под неплотно прикрытых крышек кастрюль, отец в комнате, расположившись за письменным столом, чинил транзистор.

– Привет, мамочка! – чмокнула Наташа мать в щеку, пройдя на кухню. – Привет, папочка! – вернувшись, зашла она в комнату и тоже поцеловала отца в щеку. Она с ними не виделась сегодня – они еще спали, когда она уходила в школу.

– Что там в гимназии? – спросил отец, следя за ней – как она ходит по комнате, снимает фартук, расстегивает платье, чтобы переодеться, – влюбленным взглядом, улыбаясь и щурясь. Ему было уже под пятьдесят, но он, удивляя окулистов, все оставался близоруким.

– Полный порядок в гимназии, – сказала Наташа.

– Бельковы! – позвала с кухни мать. – Кушать подано. Извольте трескать. – Сама она была Аникеевой, оставив себе девичью фамилию, старше отца почти на два года, ей уже исполнилось пятьдесят, и последние года три, заметила Наташа, стала употреблять всякие грубоватые выражения, и это в самом деле как бы молодило ее.

В половине третьего Наташа была уже в ванной. В половине четвертого она села под фен, потом погладила юбку и батник, в которых собиралась пойти, почитала «Мать» Горького, которую начали проходить по программе, покрасила ресницы – и время выезда подошло.

Савина у Ириши не было. Он не появился ни в восемь часов, ни в девять, как Столодаров, объявивший при входе, что он как истинный джентльмен раньше девяти часов визитов не наносит, Наташа еле-еле дотянула до десяти, и то лишь потому, что надеялась – может быть, он придет все-таки, и ушла. Она ушла тихо, никому не сказав об уходе, даже сестре, выждав момент, когда в прихожей никого не было, и потом не сразу села в автобус, а прошла вдоль его линии километра два, лепя по дороге снежки и бросая их в стволы деревьев. Она загадала: если попаду – удачно, но что значило «удачно» – она сама толком не знала. Как-то это «удачно» было связано с Савиным и, может быть, означало даже какое-то возмездие ему, потому что сейчас Наташа его ненавидела. Ведь он же знал, что она ждет его, хочет, чтобы он ее проводил, – и не пошел, не встал даже со стула – тогда, в прошлую субботу, и это после того, что было на лестничной площадке. А та его фраза о яблоке, когда он его разломил – «Поможете, Наташа?» Господи, она же так пошло двусмысленна, почему она поняла это только сейчас?!

На следующий день, в воскресенье, Наташа с утра позвонила Рушакову и спросила его, не хочет ли он пойти на лыжах. Рушаков хотел, через час ему следовало быть на тренировке, но через полчаса он уже был у Наташи, в спортивном трико, с лыжами, с мазями, натер лыжи Наташе, они поехали в лес и катались там до сумерек, Наташа целовалась с ним, говорила: «Ну вот видишь, когда я могу, я ведь всегда с тобой», – потом притащила его домой обедать, он сидел напротив ее родителей, краснел, смущался и нес какой-то бред о том, как они курят в школе в туалетах и на какие ухищрения пускаются, чтобы никто из учителей их не засек.

В среду Наташа ходила с ним в кино, в пятницу простояла в подъезде почти до полночи, но в субботу, едва прозвенел звонок будильника, зовущий ее проснуться и собираться в школу, она уже знала, что нынче вечером, хотя Рушаков и звал ее пойти на день рождения к его товарищу, ни на какой день рождения не пойдет, а опять будет у Ириши…