Через Москву проездом

– Идеи они генерируют… О, боже мой! – Савин со стуком поставил рюмку на стол, мельком взглянул на Наташу, потянулся, взял бутылку и налил себе снова. Губы ему морщила снисходительно-ироническая усмешка. – Наташенька, мне что-то напиться хочется. А? – сказал он, как бы испрашивая у нее согласия. И тут же, не дожидаясь от нее никакого ответа, проговорил громко: – Давайте без всяких тостов, по-демократически.

– Не надо, Сеня, не пей, – тихо, чтобы слышал только он, попросила Наташа.

– М-да? – переспросил Савин. – Ладно, посмотрим. – Посидел и, хакнув, опрокинул налитую водку в рот.

– Андрюша тут, – не вставая, развалясь на стуле, с заброшенной одна на другую ногой, сказал Парамонов, – Андрюша тут за высший стержень предлагал выпить… И я, поскольку каждый за такой стержень полагает что-то свое, – он нагнулся вперед, вытянул над столом руку с бокалом и поклонился Ирише, – я предлагаю выпить за любимых женщин. За любимых женщин, вносящих смысл в нашу жизнь – нашей к ним и их к нам – любовью!

– Прекрасно! – пробормотал Савин, снова наполняя свою рюмку.

Богомазов сидел с очками в руках и с силой жевал концы дужек.

– Нужный тост, хоть и непонятно исполненный, – громыхнул Столодаров. – Присоединяюсь.

Богомазов вытащил дужки изо рта.

– А почему при этом нужно к Ире обращаться? – пригибаясь к столу и кривя в сторону рот, спросил он Парамонова.

– Ой, ну, Андрюш, ну сколько можно, перестань! – морщась, не глядя на Богомазова, сказала Ириша. – Есть ведь какой-то предел. Спасибо, Боря, – потянулась она ответно со своим бокалом к Парамонову.

– Вот именно, Андрюш, сколько можно! – пробормотал Савин, тенькнул своей рюмкой о Наташину и выпил.

– Андрюш, ты бы песенки попел, а?! – в голос сказали с разных концов стола Света с Оксаной.

– Парамоша вон пусть попоет, у него лучше выходит, – мрачно отозвался Богомазов.

– Андрюш! Ну ты что? Ну, Андрюш?! – Ириша, улыбаясь, быстро погладила его руки, лежащие на столе, вынула из них очки и надела на него. – Ты ведь знаешь, что лучше тебя никто не поет.

Сегодня она была в новом, темно-синем, свободно спадавшем от лифа широкими складками, платье, сделала, стянув волосы на затылке в тугой крепкий пучок, строгую, гладкую прическу, и опять этот контраст между подчеркнутой женственностью платья и аскетической, монашеской простотой прически как бы выявлял в ней всю ее зрелую, яркую женскую прелесть.

– Ты хочешь, чтоб я попел? – поправляя очки на переносье и светлея лицом, спросил Богомазов.

– Ну, конечно, – все так же улыбаясь и глядя на него, сказала Ириша.

Наташа выбралась из-за стола и вышла на кухню.

Ей было обидно и грустно. Ей было обидно, что Савин пьет рюмку за рюмкой, будто ее и нет рядом, будто ему здесь совершенно нечего делать, кроме как напиться, и ей было грустно, что новая, иная, ее собственная, отличная от их жизнь началась, ей надо жить ею, ступать по ней куда-то вперед, а она вместо этого снова здесь, в их жизни, среди всего того, что переросла, что уже отринула, и снова, в тысячный раз, должна слушать все те же песни Богомазова под гитару.

– Попутный ветер наполняет нам паруса мечты… – пел в комнате Богомазов.

«Тогда уж ветер мечты, а не паруса мечты», – подумала Наташа. Она взяла с подоконника чьи-то сигареты, нашла спички и закурила.

Из комнаты вышел Столодаров.

– Натанька! – вполголоса сказал он, стоя на пороге кухни, и повторил: – Натанька!

– Что? – отозвалась Наташа.

– Пойдем погуляем по свежему воздуху, – сказал Столодаров. – В новогоднюю ночь нужно не в душном помещении сидеть, да еще без елки, а гулять по улицам.

Наташа отвела занавеску и посмотрела в окно. За ним была темнота, и в этой темноте горели кругом сотни других окон. Город праздновал наступление нового года, нового счастья.

– Пойдемте, Коля, – сказала Наташа. – Вы мне будете рассказывать о своих кристаллах. Как вы их выращиваете и с чем потом едите.

Они прошли в прихожую, оделись, стараясь не шуметь, и, выходя, постарались как можно тише хлопнуть дверью.

Ночь была морозная, с высоким звездным небом, наполненная сотнями близких и дальних звуков: музыкой, голосами людей, песнями, завыванием автомобильных моторов. Где-то над головой выстрелила хлопушка.

– Так рассказывать тебе, Натанька, о моих кристаллах? – спросил Столодаров, пытаясь обнять Наташу.

– Нет, Коля, – отстраняясь, сказала Наташа. – Вы мне уже вполне достаточно как-то рассказывали о них.

В тот раз, когда Столодаров провожал ее до дому, всю дорогу он рассказывал ей о своей работе и уговаривал, выбирая профессию, остановить свой выбор на химии.

– Мы можем вообще заняться чем-нибудь другим, – беря ее под руку, останавливая и разворачивая к себе, сказал Стлодаров.

– Ой, Коля! Ну, пожалуйста. – Наташа высвободила руку и укоряюще посмотрела на него. – Не надо со мной так. Вы взрослый человек, а я еще совсем маленькая. Расскажите мне действительно о чем-нибудь, расширьте мой кругозор.

Она пошла дальше по тротуару, Столодаров догнал ее и снова взял под руку.