Через поражения – к победе. Законы Дарвина в жизни и бизнесе

Кроме всего прочего, для того чтобы определить, какие эксперименты удались, а какие оказались провальными, необходима обратная связь. В Советском Союзе всякая обратная связь безжалостно подавлялась.

Однажды холодной апрельской ночью 1928 г. в двери ленинградской квартиры Пальчинского постучались. Он был арестован органами госбезопасности, и жена его больше не видела. Год спустя было объявлено, что его расстреляли. Никакого суда не было. Было лишь дело Пальчинского с перечнем его «преступлений», которое много десятилетий спустя историк Лорен Грэм тайком вывез из Москвы. Пальчинского обвиняли в «публикации подробной статистики» и саботировании советской промышленности путем занижения «плановых заданий». Другими словами, Петр Пальчинский был убит за то, что пытался понять, что будет работать, а что нет, и за то, что не мог молчать, когда видел проблему.

И Пальчинский был не единственным. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. из 10 000 советских инженеров было арестовано 3000, и большинство из них сослали на верную смерть в Сибирь. (И жена Пальчинского Нина разделила участь мужа.) Любой, кто решался высказываться против явных технических просчетов или предлагать альтернативы, объявлялся «вредителем». А Пальчинский был не сослан, а тайно казнен, возможно, потому, что был упрям до конца и отказался отречься от своих взглядов.

Советский блок начал разваливаться в конце 1980-х гг. на фоне таких событий, как победа на выборах обретшего правовой статус польского движения «Солидарность» в июне 1989 г. и падение в ноябре того же года Берлинской стены.

В самом Советском Союзе тоже происходила революция, но на нее тогда немногие обратили внимание: это была первая крупномасштабная забастовка. В июле 1989 г. четверть миллиона шахтеров покинули свои рабочие места. Отчасти это был протест против чудовищно опасных условий труда: смертность на советских шахтах была в 15–20 раз выше, чем в США, и каждый месяц в забоях погибало до 50 человек. Но основной причиной забастовки стала ужасающая нищета шахтеров: зачастую они не могли позволить себе ни мяса, ни фруктов, и лишь немногие из них имели возможность пользоваться мылом и горячей водой. Рискуя жизнью в душных глубинах забоев, они не могли после смены даже нормально помыться и выспаться на удобной кровати! Президент Михаил Горбачев был вынужден выступить по национальному телевидению, признать справедливость требований шахтеров и пойти на значительные уступки. Это событие стало одним из поворотных моментов в падении советской системы.

Среди шахтеров, которые вышли на улицы, чтобы добиться справедливости, было много тех, кто работал в Донбассе. Прошло 60 лет после казни Петра Пальчинского и 88 лет после того, как он впервые обратил внимание властей на тяжелые условия труда в этом регионе, а советская система так и не сумела адаптироваться.

8. За пределами проблем кока-колы

Советский Союз, как и бедный Финеас Гейдж, – это исключительный случай. Только самые жестокие диктатуры могут с таким патологическим упорством игнорировать обратную связь. Однако большинство организаций и политических систем испытывают в процессе поиска вариантов и отбора те же трудности, пусть и не в столь явно выраженной форме.

На пути вариативности встают две постоянно присутствующие в организациях тенденции. Одна из них – гигантизм: политики и главы корпораций любят крупные проекты вроде реорганизации всей системы здравоохранения страны и масштабных слияний, которые показывают, что руководитель не сидит сложа руки, а что-то делает. Такие масштабные проекты идут вразрез с первым принципом Пальчинского, поскольку они не отличаются адаптивностью, а ошибки неизбежны.

Вторая тенденция возникает потому, что мы не любим идею стандартизации, если она присутствует не везде и в разных сферах понимается по-разному. Нам кажется более разумным вводить стандарты везде, где можно, – от образования до автомобильных дорог и кофеен типа Starbucks. Возможность унифицировать все и вся выглядит весьма заманчиво. Как однажды заметил Энди Уорхол[5]: «Ты смотришь телевизор и видишь кока-колу, и ты знаешь, что президент пьет кока-колу, Лиз Тейлор пьет кока-колу, и – только подумай – ты тоже можешь пить кока-колу. Кока-кола есть кока-кола, и ни за какие деньги ты не купишь кока-колы лучше, чем та, что пьет бродяга на углу. Все кока-колы одинаковы, и все они хороши».