Через розовые очки

Поехали на Немецкое кладбище. "Восьмерка" у Лидии была в ремонте, взяли такси, не в городском же транспорте прах перевозить. На этот раз Лидия Кондратьевна сама держала урну на коленях, ей казалось, что это ее родственный долг. На улицах были пробки, приходилось подолгу стоять у каждого светофора, еще и жара изматывала. Когда машину на обгоне сильно качнуло, Фридман предупредил:

— Аккуратней держи. Там пробка плохо притерта.

Только тут Лидия воочию поняла, что везет на коленях не просто сосуд юдоли, а саму незабвенную Клавдию Захаровну. И хоть от нее ничего не осталось, дух ее сейчас пребывает где‑то поблизости, летает над машиной, скалится. Первым порывом было — выбросить урну в окно, но она сдержалась. Фридман понял все без слов, принял урну и поставил на пол под ноги.

Кладбище было прекрасным. У подножий вековых лип и кленов залегла благодатная тень. Сочная живая трава окаймляла решетки, на заброшенных могилах стеной стояли сорняки, но главные дорожки были тщательно подметены. Звуки города сюда не долетали. Словом, покой и благодать, но на беду свою Лидия заблудилась. Грех, конечно, так долго не посещать семейное кладбище, да и перед Фридманом вдруг стало ужасно неловко.

Пришлось идти искать служителя. Он нашелся быстро и очень обрадовался посетителям.

— Захоронить? Это мы мигом. Сейчас приведу вас к родовому гнезду. Можете гордиться, что в таком месте будете лежать. Кладбище у нас сейчас знатное. Престижное кладбище! Такие люди сподобились лежать.

Служитель был одноног, но необычайно ловок. С протезом обращался как с родным, и костыль служил ему не столько подпоркой, столько указкой. Круглое, приветливое лицо венчал неопределенного цвета кепарь с пупочкой, рыжий завиток волос на потном лбу сообщал ему что‑то опереточное. О покойниках, лежащих обочь дороги, он рассказывал, хоть его об этом никто не просил, с явным удовольствием. Тон рассказов был таким, словно все они — его приятели, там, за стенами кладбища, в другой жизни, они были сами по себе, а здесь, в тишине, все стали единым и дружным коллективом.

За болтовней служителя Фридман не заметил, как они свернули с главной аллеи на боковую, потом дорога превратилась и вовсе в тропочку, всюду могилы без оград, некуда ногу поставить. И вдруг — лужайка, огромный ухоженный газон. И как‑то неожиданно мажорно запели птицы. В центре газона стоял черного мрамора постамент, на котором в кресле восседала бронзовая фигура мужеска пола. Затылок его был толст и надменен, как у Нерона.

— Сюда, пожалуйста. Обойдите вот здесь. Отсюда лучше видно. Произведение искусства! Высшая проба!

— Кто это? — оторопело спросила Лидия Кондратьевна.

— А это новые русские так хоронятся, — палка его нацелилась прямо в бронзовое переносье еврея в кресле. Это вот — папенька. Убит. Разборка была.

— Кто же его убил? — пролепетала Лидия.

— Пойдемте, покажу, — служитель, услужливо отодвигая перед попутчиками ветки, заковылял по тропочке. За старым кленом и кустами шиповника открылась другая лужайка, не уступавшая размерами первой. Такой же постамент, и тоже — бронзовая фигура, на этот раз не сидящая, а стоящая, романтический бронзовый плащ развивался, как у Лаэнгрина. В скульптурных чертах покойного явно угадывались черты кавказской национальности, а плащ при ближайшем рассмотрении оказался буркой.

— Вот они и убили.

— А этих кто убил?

— Родственники первого, а руководил всем сын. Вы разве сына не заметили? Слева от папеньки разместился, чуть вниз.

Служитель опять резво побежал назад. Лидия хотела было воспротивиться, но не успела, Фридман кинулся за добровольным гидом с полным энтузиазмом.

— Вот, — представил могилу служитель. — Сынок.

— А сына кто убил?

— Так родственники тех… — палка указала на соседнюю лужайку. — Сейчас они на время угомонились, но, я думаю не надолго. Ждем.

— Идем отсюда скорее. Я не могу больше, — взмолилась Лидия, — мне страшно. Клим, да ты слышишь ли меня?

Он ее не слушал. Взгляд его был прикован к золотым буквам на мраморной доске. И только когда Лидия с силой дернула его за рукав, он повернул к ней лицо. Выражение этого лица было сложным, полный коктейль из удивления, радости, сочувствия и брезгливости.

— Ты на фамилию посмотри, — сказал он.

— Бам Григорий Абрамыч, — прочитала Лидия, потом оглянулась на могилу сына, — Бам Илья Григорьевич… Так это люди? Ты же говорил, что поставщики с БАМа.

— Мало ли что я говорил, идиот. Я с этими бумагами не работал. Они мне только раз на глаза попались. А слово "БАМ" в советских мозгах… Ну ты сама понимаешь. А на инициалы я и внимания не обратил. А здесь вдруг как вспышка в голове! Вот почему они не звонят, голубчики.

Лидия вдруг стала задыхаться. Кладбищенского воздуха ей явно не хватало.

— Все это замечательно, — сказала она прерывисто. — Хотя и грех так говорить. Все- таки люди… Но я бы хотела похоронить мою тетку, она из их компании. Пропади они все пропадом! Закопаем ее быстро — и бегом отсюда. Фридман, ты меня слышишь?

12