Через тернии к свету (СИ)

Сестра Лисогубова недешево хату отдала. Все деньги, что Иван ремеслом зарабатывал да в кубышку складывал, пришлось отдать. Еще и кабана у батька выпросил. Долго ругался старый жмот, но дал.

Той же зимой переехали в новую хату. А к весне пришла беда. Всю зиму печка топилась, жарко в хате было. А тут — перестала гореть. Ни пирогов напечь, ни борщ приготовить, ни согреться. Иван и так, и сяк. В печи — вода, снег. Тухнет огонь. Дрова в сарае сухие, в печь положит — мокрые. Мерзли Иван с Оксаной, к родным бегали, унижались, еды просили. А невестки-завистницы над Оксаной потешались, пальцем тыкали.

В мае Иван разобрал печь, сложил заново. Стала гореть. Однако не дала им нечисть покоя. Стала по ночам прилетать птица. Садилась на крышу, кричала человеческим голосом, рвала солому, кидала вниз. Иван с Оксаной потом обливались, спали, прижимая к груди образа.

Потом Иван пригласил дьяка, окропили дом святой водой. Крышу разобрали, перестлали. Перестала прилетать птица.

Но под конец лета повадилась в дом покойница.

Многие в селе видели, как Маричка ходила по двору с огнем в руках. Соседская баба, выскочившая среди ночи по большой нужде, увидела покойницу в десяти шагах, да так и не добежала до лопухов.

Оксана, бывало, просыпалась ночью и видела: стоит над ней Маричка со свечой в руке, глядит пустыми глазницами и говорит что-то нечеловеческим голосом. Потом уходит сквозь стену, как не бывало, а на утро во дворе следы от босых ног.

Уж и крестили Маричкину могилу, и святой водой поливали. Бабка Капитолина сына отрядила осиновый кол вбить. Но не помогло. Покойная Маричка все ходила и ходила. Прям по селу ходила, и собаки на нее не лаяли.

Иван совсем изошелся. Каждый вечер воду святую из церкви возил, по полу разливал. Но покойнице все было нипочем.

Теперь вот в сарай его забралась и издохла.

* * *

— Как может покойница издохнуть? — сам себя спросил Микола и глянул на брата. Тот испуганно развел руками.

— А мож она до петухов в могилу вернуться не успела! Вы у Параски спросите. Она знатная ведьма, все ведает.

— Да чур тебя, черт плешивый, — отозвалась Параска, маленькая и круглая, как колобок. Выкатилась откуда-то из угла, заплясала вокруг Ивана, охая и ахая.

— Вы бы мужика подняли, — укорила она Миколу, — Стоит тут, как срам господний.

Голова грозно зыркнул на толпу, и тут же два крепких парубка подскочили к Ивану и подняли на руки. Ноги у Ивана дрожали, с шаровар текло. Микола отвернулся, дабы не смущать хозяина своим взглядом. Мужики опустили глаза в пол, но кое-кто злорадно ухмыльнулся в усы.

— Смейся, смейся, сыч, — ехидно пискнула Параска, — Гляди, как бы жинка твоя в опочивальне не смеялась.

Мужики зашумели, попятились к выходу. Видно, в селе Параску то ли боялись, то ли уважали. А еще Микола помнил, как батько хвалил самогон, который Параскина бабка гнала. Небось научила внучку не только колдовскому делу.

— Надолго ли к нам, соколок? — спросила Параска и важно прошлась возле Миколы, — Видный казак, ох видный. А доля твоя нелегкая…

— Ты мне очи не застилай, — предупредил Микола, положив одну руку на саблю, а другой на всяк случай нащупал под рубашкой крест, — У меня разговор короткий.

— А ты не боись, казак, — усмехнулась Параска, — Меня все ведьмой считают. А на самом деле, ведьма она!

Параска ткнула коротеньким, толстым пальцем в сторону дьячихи и завизжала, как поросенок:

— Ведьма проклятая, разлучница окаянная, ты Лисогуба со свету сжила. Все знают, что ты его к себе привораживала. И Татьяну прокляла, и Маричку, и мать ихнюю. Антихристка. Самого сатаны прислужница.

— Умолкни!

Дьячиха поднялась с колен и закатала Параске звонкую оплеуху.

— Люди, помогите! Убивают, — взвизгнула Параска.

К сараю хлынула толпа любопытных. Мужики и бабы выстроились в плотную стену, вытаращили очи, ожидая драки. Но Параска, узрев, что подмоги не дождется, убавила пыл.

— Гореть тебе в аду, змея проклятущая, — выплюнула Параска дьячихе в лицо, развернулась на каблуках и пошла к выходу.

— А покойница ваша к полуночи оживет. Снова по селу бродить станет. Сжечь ее надобно. И пепел над рекой развеять.

— Сжечь! Сжечь! — подхватил народ.

— Куда жечь? — жалобно и, как показалось Миколе, ласково спросила дьячиха, глядя ему в глаза — не Голове, не мужикам, а именно Миколе, славному казаку, будто он единственный, кто в этом селе решал: быть или не быть. Жечь или не жечь покойницу. У Миколы все закружилось перед глазами, в голове затуманилось, грудь опалило огнем.

Славная баба, дьячиха. Славная…

— Как жечь? В церковь святую отнести надо. Схоронить, как православную.

— Ага! — воскликнула Параска с порога, — Вот она, ведьма, и заговорила. Вот ее делишки на свет Божий повылазили. Если покойницу не сжечь, она опять по селу ходить будет. Сжечь!

— Сжечь, сжечь, — заголосила толпа, а громче всех Параска да плешивый мужичонка. Голова молчал, исподлобья глядя на брата.

— Не слушайте ее, — запричитала дьячиха, — покойную обмыть надобно. Ручечки-ножечки. Где ведра? Принесите воды.