Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой полови

С некоторыми другими близкими людьми отношения Николаевского не выдержали проверки временем. Так, в начале 50-х годов произошел разрыв с Гулем, в котором, по всей видимости, виновны были оба персонажа. Николаевский об этом разрыве и его причинах нигде не упоминал. Гуль описал историю разрыва в своих воспоминаниях. Получалось, что разошлись они по идейным соображениям: «Для меня марксизм-ленинизм-сталинизм – были единым политическим явлением. А для Николаевского сталинизм был искажением и того, и другого», – писал Гуль. Но суть конфликта оказалась в другом. Как-то во время заседания руководства Лиги борьбы за народную свободу, проводившегося у Гуля дома, Николаевский, в качестве председателя открывший собрание, по словам Гуля, резко против него выступил: «Начал на меня лгать и клеветать, чего я никогда от него не ожидал. Он стал говорить о том, что, куда бы я ни вошел, я разлагаю всякую организацию, что я испортил его личные дружеские отношения с Мельгуновым». Последовали крайне раздраженные реплики с обеих сторон. «В этот момент, – продолжает Гуль, – из кухни в комнату вошла Олечка», жена Гуля, Ольга Андреевна, – «она всегда во время заседаний была в кухне и приносила оттуда чай, печенье, варенье. По лицу Олечки я увидел, что она взволнована до крайности. И вдруг Олечка чрезвычайно энергично проговорила, обращаясь к Борису Ивановичу:

– Борис Иванович, в моем доме вы бесстыдно лжете и клевещете на моего мужа, я этого не допущу! Будьте любезны немедленно покинуть мою квартиру».

Николаевский, по словам Гуля, молча сложил свои бумаги в портфель и ушел. «Это и был окончательный разрыв личных и общественных отношений с Николаевским. Вскоре Лига прекратила свое существование»[760], – закончил Гуль.

Конечно, разобраться в личном конфликте спустя много лет сложно. Гуль в целом был знаком с социалистическими взглядами Николаевского, и на этой почве разрыва произойти никак не могло, иначе этот разрыв произошел бы много раньше (с годами Николаевский политически только правел, то есть скорее приближался к Гулю, а не удалялся от него). С другой стороны, к Мельгунову Николаевский относился с достаточным скептицизмом, и вряд ли именно Гуль расстроил их отношения. Можно предположить, что расхождения и взаимное раздражение назревали постепенно, и только по форме разрыв мог оказаться внезапным. По-видимому, экспансивный Гуль считал, что именно он должен возглавить Лигу. Николаевский же, обычно не стремившийся к получению или сохранению за собой административных постов, счел, что по соображениям целесообразности допускать писателя к высшему руководству организацией нельзя, что это ее погубит. Так что в разрыве проявились и общественные, и личностные моменты.

Лига борьбы за народную свободу действительно очень скоро прекратила существование в результате политических противоречий между ее деятелями, в силу своей малочисленности, слабой эффективности и материальной необеспеченности. Но уж никак не из-за разрыва отношений между Гулем и Николаевским, как пытался показать Гуль, поставив оба события в один ряд.

Положительным аспектом отмирания тех или иных политических организаций можно считать то, что у Николаевского все больше и больше времени оставалось для научной и исследовательской работы. Завидная творческая работоспособность не покидала его в Соединенных Штатах. В шесть часов утра ежедневно он уже был за рабочим столом. О том, каким загруженным был его рабочий день, свидетельствует одно из писем Николаевского Далину, написанное в декабре 1950 г.: «Звонить мне надо или около 12 ночи или в 8–9 утра»[761].

Анализ сталинского ГУЛАГа

В первые послевоенные годы Николаевский сосредоточил усилия на выявлении истинного характера сталинского режима. Значительную помощь в этом оказали беседы с эмигрантами второй волны, прежде всего бывшими «перемещенными лицами». Записи их воспоминаний и впечатлений позволяли все более расширить представления о сталинской системе. Николаевский оказал и прямую помощь многим из этих людей в устройстве в новой и совершенно незнакомой для них стране[762].

Наибольшее внимание в послевоенный период Николаевский в своем научном творчестве уделял общим и частным проблемам, этапам и функциям, группам и персоналиям советской тоталитарной системы. Сам факт существования таковой для него представлялся теперь бесспорным. Он, правда, не анализировал советский тоталитаризм с социологической точки зрения, ибо в первую очередь был историком-конкретником. Отсюда и некоторое смешение в переписке Николаевского понятий тоталитарной системы и авторитарного режима, что проявилось, например, в его письме Церетели 14 мая 1945 г.:

«В России идет быстрым темпом процесс оформления советского строя как наиболее последовательной из всех, какие когда-либо знала история, формы тоталитаризма. Государство, целиком захваченное в руки одной партии, которая, в свою очередь, организована в деспотическую иерархию, регулирует все без исключения стороны духовной жизни страны»[763].