Черная башня

— Увы, мадам. Все необходимые признания получены. Маркиз ни перед чем не остановился бы, лишь бы помешать месье Шарлю взойти на престол. Но есть то, чего он не мог, — добавляет Видок чуть тише. — Он не мог узнать о месье Шарле, если бы кто-нибудь не рассказал ему.

Она смотрит на него, словно не веря собственным глазам.

— Вы считаете, я поставляла ему сведения?

— Вы, мадам, единственная, кто знал всех участников игры. Только вы одна неизменно оказывались на каждом перекрестке.

— Но это нелепо!

— Значит, вы отрицаете свою роль?

Следует отдать баронессе должное: выражение ее лица остается совершенно бесстрастным. Выдает голос.

— Возможно, я — мимоходом — кое о чем упомянула…

Но долго обманывать себя ей не удается. По мере того как она один за другим вспоминает собственные поступки, в ее глазах зарождается и растет страх. Не выдержав, она восклицает:

— Но я не хотела причинить кому-либо вред! Поверьте мне, господа!

— Это, конечно, зависит от того, — качает головой Видок, — сумеете ли вы убедить нас, что вам следует доверять. Для начала, пожалуй, расскажите, как вы познакомились с маркизом.

Она долго рассматривает собственные перчатки. Затем негромко произносит:

— Если желаете знать, он был одним из старых моих поклонников. Вскоре после возвращения в Париж — в трудную минуту — я навестила маркиза в его особняке.

— Зачем, мадам?

— Признаюсь, я и по сей день лелею совершенно абсурдную надежду, что однажды… — она яростно трясет головой, словно лошадь, сбросившая седока, — мне удастся восстановить прежнее положение. В обществе, так сказать. Маркиз, по моему мнению, стал первым, кто в этом преуспел, а потому он мог оказаться полезным.

— И как он встретил вас?

— Прохладно. Полагаю, из-за того, что когда-то я своим поведением уязвила его самолюбие. Однако два дня спустя он нанес мне визит и продолжал навещать меня и позже, раз или два в неделю. Естественно, он ничего мне не обещал. Не устраивал приглашений, не организовывал знакомств. Но в то же время старался сделать так, чтобы я полностью не разуверилась.

— Разумно с его стороны, — хмыкает Видок. — Ведь ему надо было многое у вас выведать. Когда вы впервые рассказали ему о дофине?

— Это было… — Она всплескивает руками, словно вопрошая воздух. — Кажется, это случилось в ходе нашего первого разговора. Совершенно верно, речь зашла о королевском семействе, и с моих уст соскользнула фраза о том, что к моему дорогому другу месье Леблану обратились определенные люди, проявляющие интерес к Людовику Семнадцатому. Не помню, какими в точности словами я сформулировала свою мысль, мне это казалось просто забавной темой для беседы.

— И как маркиз отреагировал?

— Насколько я помню, довольно равнодушно, даже тогда, когда я продемонстрировала зубное кольцо. Однако в ходе последующих наших бесед он, так или иначе, неизменно направлял разговор в нужное русло. По правде сказать, выглядело это так, словно ему просто любопытно. Я ни разу ничего не заподозрила.

Тут до нее постепенно доходит, что, собственно говоря, она сделала. Дрожа, она лепечет:

— Я рассказала ему…

— Обо всем, — заключает Видок. — Обо мне. О докторе Карпантье. — Кивок в мою сторону. — О том, что месье Шарль, как это ни удивительно, жив, здоров и находится в Париже. Да-да, мадам, благодаря предоставленной вами информации список преступлений маркиза пополнился даже поджогом дома доктора Карпантье.

Под тяжестью обвинений она все ниже склоняет голову, пока не устремляет взгляд в пол.

— Я всего лишь хотела поддержать беседу, — шепчет она.

— Это так по-парижски, — усмехается Видок.

Тяжело дыша, она трет виски. У меня создается отчетливое впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.

— О боже, — шепотом произносит она. — Я послала Леблана на смерть.

— Так же как месье Тепака из Сен-Клу, — говорит Видок. — И мать доктора Карпантье.

Есть в нем что-то, отвергающее саму идею снисхождения. Поэтому баронесса, естественным образом, обращает свои призывы ко мне.

— Доктор, — она смотрит на меня, — пожалуйста, поверьте. Я понятия не имела, что маркиз… он ведь был ближайшим другом герцогини, как мне могло прийти в голову, что он решится навредить тому, кто пусть предположительно, но является ее братом. Если бы я знала, месье, я бы отрезала собственный язык.

Да, я не стыжусь признаться. Когда женщина благородного происхождения взывает к вам с мольбами, это приятно щекочет самолюбие, каким бы демократом вы себя ни считали. В то же время я до последнего момента, то есть до момента, когда слышу собственный голос, не знаю, что сейчас скажу.

— Я верю вам, мадам.

Каким бы утешением ни прозвучали для нее мои слова, это впечатление немедленно рассеивается зловещей небрежностью в тоне Видока:

— Не знаю, поддержит ли доктора герцогиня, — произносит он. — Хотя, если пожелаете, я сбегаю и спрошу.

Взгляд баронессы блуждает.

— Герцогиня здесь? — спрашивает она.

— Она провела ночь в этом доме. Ухаживая за братом.

В глазах баронессы расцветает последний цветок осознания.

— За братом, — эхом повторяет она.