Черная часовня

Мои пальцы, будто в поисках утешения, сами собой нащупали шатлен в кармане юбки, перебирая брелоки, как если бы это были ключи от царства или неизменные четки католика. В первый раз я поняла, что передо мной стоит вопрос веры: во что или в кого мы верим.

С тех пор как восемь лет назад Ирен спасла меня от нищеты на лондонских улицах, я всегда верила в свою подругу и рассчитывала на нее. Теперь мы были в Париже, и настал ее черед верить в меня и рассчитывать на мою поддержку.

И я кивнула. Мрачно.

А еще мне очень хотелось перехитрить самого Шерлока Холмса. Лично.

Глава двадцать четвертая Морг обреченный

Если столы пусты и не на что поглазеть, они начинают ныть, что смерть взяла нынче выходной, совершенно не думая об их развлечении.

Виктор Фурнель

Если что-то и могло подтолкнуть меня к пересмотру своего опрометчивого решения, так это единодушное неодобрение, которое у книготорговцев вызывало одно только упоминание о книге «Psychopathia Sexualis».

Впервые в жизни я пожалела о том, что не знаю латыни, хотя и без этого понимала, что определение «sexualis» имеет весьма сомнительный подтекст, что делает слово «psychopathia» еще более зловещим и загадочным.

Наконец один из стариков-торговцев, покопавшись у себя под ногами, поставил перед нами заплесневелую картонную коробку. Оттуда он вытащил скандальный томик с таким видом, с каким, наверное, бургомистр Гамельна извлекал на свет божий дохлую крысу.

Сама книга оказалась в удивительно хорошем состоянии, учитывая ее дряхлого хозяина и грязное хранилище. Ирен раскрыла ее наугад и стала читать первый попавшийся отрывок. Потом нахмурилась и перевернула страницу, а затем еще и еще одну, хмурясь все сильнее.

Похоже, мои опасения подтверждались.

– Тебе сложно понять, что там написано? – спросила я.

– Да, – сказала она, вдруг с резким хлопком закрывая книгу.

Примадонна протянула старику несколько монет и засунула томик под мышку.

– Я думала, ты хорошо читаешь по-немецки.

– Книга напечатана одним из раздражающих немецких шрифтов наподобие того, что можно увидеть в Келлской книге[68]. Позже разберусь, – решила она. – А теперь, Нелл, что там показывают твои часики? Боже мой! Почти одиннадцать. Скорее в морг, лучше всего через мост Архиепархии!

Как будто это самое обычное дело для живых – спешить в морг.

В садах вдоль причалов резвились дети: какое это было радостное зрелище! Французские малыши – очаровательные создания, сохраняющие серьезное выражение лица даже во время игр. Английские няни были здесь в такой же моде, как французские горничные в Лондоне, и я вздохнула с чувством ностальгии, пока мы проходили мимо распускающихся цветов и пышущих здоровьем парижских семей.

Прелестная картина все еще стояла у меня перед глазами, когда мы окунулись в суматоху, царившую у здания морга. К счастью, наш сегодняшний эскорт был высоким мужчиной, и мы с Ирен одновременно заметили его, меряющего шагами мостовую перед главным зданием. А здание глубоко впечатляло, как и всякий раз.

Морг Парижа, подобно французскому флагу или национальному девизу, тоже состоял из трех частей. Из предыдущего опыта я знала, что тела в здание заносят через задние двери – те, что выходят на реку. Публика же стекалась поглазеть на смерть к парадному входу.

Этой части здания я еще не видела. Фасад был прост, как сама смерть: главное здание и два крыла, представляющие собой точные реплики основного строения, украшенного греческим фронтоном. Массивные колонны фасада напоминали обелиски военного кладбища, а над ними на центральном портике были выбиты слова: «Свобода, Равенство, Братство». Из крыш боковых построек торчало несколько узких печных труб, словно винтовки на параде.

Меня поразило, насколько подходит французский революционный девиз для места, где хранятся мертвые тела, ибо где можно увидеть более абсолютные свободу, равенство и братство, чем в смерти?

И разумеется, над зданием развивался национальный триколор.

Как известно, я питаю некоторые предубеждения против всего французского и должна сказать, что это исключительно местная, и исключительно парижская затея: поднять смерть до уровня зрелища. На одном берегу реки Сены, в тени Эйфелевой башни, на Марсовом поле раскинулся цыганский балаган Всемирной выставки. На другом берегу, укрывшись за готической громадой собора Нотр-Дам, состоящее, подобно Троице, из трех частей здание морга служило покойницкой, мавзолеем и местом, куда приходил в поисках развлечения весь Париж.

Город Огней временами мог быть очень темным.

Брэм Стокер заметил нас и подошел, слегка поклонившись и дотронувшись до полей шляпы.