Черная часовня

Я также заметил, что к вашему подолу пристало несколько волокон турецкого ковра яркого цвета, которым выстлан пол мезонина, а это указывает, что вы поднялись на второй этаж по лестнице, что, в свою очередь, говорит нам о вашей боязни пользоваться лифтом. Одежда и аксессуары исключительно английского производства указывают на то, что Францию вы не любите, хотя и прожили здесь уже несколько месяцев, о чем мне известно из моего визита в Брайони-лодж еще до побега вашей подруги Ирен Адлер. А раз уж вам не нравится в Париже, самом красивом из иностранных городов, то не понравится нигде. Ваш отец был деревенским приходским священником, что видно по папке, которую вы держите в руках: такую кожу дешевой выделки очень любят в сельских приходах Англии. То, что он умер, понятно по вашим перчаткам – настолько немодным, что их можно носить лишь в знак траура. Я подозреваю, что это последний из оставшихся предметов траурного гардероба, который вы носили по отцу, но вы намерены придерживаться этого стиля всю жизнь. К тому же такие перчатки практичны и на них не видно грязи. Также я заметил следы от пенсне на вашем римском носу, следовательно, вы близоруки. Весь ваш облик кричит о ненависти к роскоши, а то, что вы чуть не поприветствовали меня кулаком в нос, красноречиво говорит и об аналогичном отношении ко мне. Вопросы есть? Нет. Теперь давайте обсудим, под каким притворным предлогом вы сюда явились.

– Я не притворяюсь.

– Неужели? – удивился он. – Вам действительно не терпится поделиться со мной деталями преступления?

– Не совсем. Но Ирен на этом настаивала.

– А противиться ей невозможно, насколько я могу вообразить.

– Воображайте и дальше.

– Всенепременнейше. Впрочем, я весьма устойчив к женским чарам, мисс Хаксли, хоть вы и не спешите расточать их на меня.

– Ага, наконец-то вы попали в самую точку! Впечатляющая проницательность. – Я водрузила на стол свою папку. Вообще-то это была сделанная во Франции папка для эскизов из марокканской кожи – единственный предмет роскоши, который я позволила себе купить в Городе Света. Меня изрядно позабавило, что Шерлок Холмс решил, будто она принадлежала моему почившему отцу. Возможно, ему и в голову не приходило, что женщина способна купить себе что-нибудь для работы.

Мистер Холмс развязал тесемки на папке своими длинными пальцами. Небось возомнил себя Паганини, иначе каким же наглецом надо быть, чтобы втайне возжелать женщину, не принимая во внимание ее совершенную недоступность! Я оглянулась в поисках несчастного музыкального инструмента, но не увидела ни смычка, ни скрипки. Видимо, хозяин музицировал в спальне. Я поскорее прогнала мысли о спальне и скрипке из головы.

При первом же взгляде на мои эскизы мистер Холмс откинулся в кресле, поднес сложенные домиком костлявые руки к лицу и поднял брови:

– Это ваши наброски?

– Разумеется. В этом вопросе Ирен зависит от меня.

– Так я и подумал. – На его губах появилась тонкая ухмылка. – Как я завишу от Уотсона.

– Старина доктор наверняка желает только добра. – Уж я-то точно должна быть благодарна ему за информацию о неестественном интересе сыщика-консультанта к моей подруге. – Почему он не с вами?

– Если помните, я говорил вам, что любой врач может попасть под подозрение в деле об убийствах в Уайтчепеле?

– Конечно помню. Я ничего не забываю, потому что заношу все события в дневник. Но, в отличие от констеблей Лондона, парижская полиция не склонна обвинять в убийствах любого человека с медицинскими навыками.

– Это верно. – Он отвел взгляд, будто защищая меня от того, что ему довелось увидеть. – Здесь увечья не настолько… хирургические. Внутренние органы не… извлечены, как это было при убийствах в Уайтчепеле. – Сыщик посмотрел на меня прищуренным, настороженным взглядом, словно Люцифер. Я имею в виду нашего кота, а не Ангела тьмы. – Знаете ли вы о том, какие именно раны были нанесены жертвам в Париже?

– Разумеется, – смело ответила я. Если не слишком много болтать и при этом внимательно слушать, можно многое узнать. – Довольно жуткие.

Детектив забарабанил пальцами по скатерти. Мне было неприятно видеть, что привычка, которую я до сих пор считала исключительно, если можно так выразиться, адлерианской, имеет воплощение и в шерлокианской форме. У них не было ничего общего, у этих двоих, кроме естественного соперничества, все равно как у кошки с собакой. Разумеется, Ирен была элегантной, аккуратной и загадочной кошкой, в то время как мистеру Холмсу я отвела бы роль слюнявой и шумной ищейки с отвратительными манерами.

– Я думаю, Уотсон действительно мог бы приехать, – вдруг заявил он с легким сожалением. – Но от меня требовало секретности столь высокопоставленное лицо, что даже старый добрый доктор был сочтен угрозой делу. – Он снова скользнул по мне взглядом – будто бритвой по ремню для правки. – Вы хоть представляете, каких людей может привести в ярость ваше с этой оперной авантюристкой вмешательство в расследование этих страшных убийств?

– Не представляем, – призналась я. – Но у нас тоже есть высокопоставленные клиенты, перед которыми мы в ответе.