Черная черта

– Бери парень, пожи. Время – не просто деньги, а валюта. И у каждого человека – свой курс. Так что, бери, бери, пока не передумал

– откинулся назад Теодор.

– Для чего? Зачем? Кому? – бритвой луча глазами, запясил Леша.

Мозги его шевелили тревогой.

Теодор ему о чем – то долго говорил. Они лакали холодный чай, и долго гутарили.

– Я все понял, Теодор, – говорил Леша. – Я стал богатым ныне, оставаясь дворником. Так? Но ничто так не отбивает желание работать, как высокая зарплата.

– Это ничего, Леха, ничего. Счастье не в деньгах, они где – то рядом с ними! – воскликнул Теодор.

Теперь сцена через недельку была такова: Леша на Джипе приезжал на свою прежнюю работу, надевал фартук, опять подметал.

Обедал в ресторане 'Оскар', чем удивлял всех знающих его соседей и людей.

Леша довольный выходил из ресторана, зубочистка во рту, окатил глазами всех изумленных людишек. Они полукругом ели его глазами.

Среди них были профессора и писатели, менты и врачи. А Леша резко стал богатым, оставаясь дворником. Леша так посмотрел на них, так посмотрел, и громко дурбанул:

– Родные! Любимые! Любите меня, да!? Вы ведь меня любите?! Так уж слушайте: главное деньги! Деньги! Они всех свели с ума! Не бойтесь денег, и они вас найдут.

Со стороны Теодор глядел на это, развлекаясь. Он хотел сломить людскую психику, сделав дворника миллионером. Они часто общались с

Лешей, тот периодически отчитывался перед Теодором.

Уже обнаглел, чуть нос задрал. Деньги – ужаснейшая дрянь, они могут из любой скотины сделать человека. Вскоре эта игра надоела

Теодору, он понял грязную суть доллара.

Они встретились в последний раз, на сей раз сидели у Леши дома.

Его жена, Матильда, полная женщина лет 40, типичная дурында, накрывала стол.

На белой скатерти стояла тарелка с дымящимися картошкой и мясом, соленые огурчики, серый хлеб, русская водка.

Леша рычал на жену, требовал принести то или это, она скакала как кенгуру, сохраняя обаяние, Леша же просто выказывался перед

Теодором. Пьяным уже был.

– Слышь, Теодор, хоть ты меня и сделал человеком, но я то!…я то дворянин! Я русский дворянин! Мой дед кадетом был – важно крикнул Леша.

– Кадетом? – переспросил Теодор. – Если у тебя голубая кровь, то чего ж такая красная рожа?!

– Ты Теодор это брось! Мой дед кадет! И это козырь мой! Понял, ко

– зырь! – орал Леша.

– Да-а-а. Как мало человеку нужно для счастья, – заметил Теодор.

– Согласен. Но ведь даже этого нет! – жадно тюбнул Леша. – Тебе то что, Теодор. У тебя все есть! А плевать на все можно только тогда, когда все у тебя есть. Ты великий, Теодор. Ты гений! Я горжусь нашей дружбой. Леша стал рассыпаться в любезностях, не боясь, что потом его будет трудно собрать.

Теодор резко привстав, быстро зашагал в коридор, будто что – то забыл, и ему надо срочно ехать. Надел куртку, и вышел в блок. Ему противно стало, затошнило от Леши.

Через пару дней Теодор пил пиво, закусывая его солеными мухами, и вдруг он получает факс, его карман пипикнул, бумага вылетела, и

Теодор читает:

'Дорогой Теодор! Ваша идея с дворником рухнула! Хоть он и стал богаче, но остался все – таки дворником. Так лучше быть педагогом, получать свои гроши, чем на Джипе ездить, ходить в костюме 'Кельвин

Кляйн', кушать осетрину и черную икру, но убирать с подворотни дерьмо. Это цыплячье богатство'.

Жильцы кооперативного дома.

…

Белый катер разрезал волны, ветер волосы колышет. Прохладный бриз нежно ласкал лицо. Пассажиры забились в кабины, остальные стояли на палубе. Парни курили, влюбленные парочки шушукались, дети метали в море огрызки яблок.

Чуть в стороне у борта стояла молодая женщина. Курносая, с белой шалью на голове. Высокая, чуть сутулая, черное платье подчеркивало ее тонкий стан. Глаза большие, серо – голубые. На вид ей было лет

40. В глазах комплекс необъяснимой вины.

Окатив взглядом резвившихся мальчишек, разулыбила лицо.

Она была непонятна окружающим, слишком переменчива. Часто стеснялась мужчин, опускала глаза перед ними, и напротив, могла на банкете станцевать с незнакомым негром.

Могла демонстративно выкурить турецкую сигару и выпить бутылку русской водки, швырнуть на пол, разбить в дребезги дорогой бокал на глазах у публики, и наоборот, надеть шаль, сидеть тихо, мирно, а по утрам делать пробежку вокруг школьного стадиона. Ужасно консервативна. Душилась только духами "Красная Москва".

Она была понятна с первого взгляда, но не понятна с первого слова. Была не совсем понятна даже для самой себя.

"Я не понимаю себя, не контролирую, порой мне кажется, что я – оборотень. Я с тревогой смотрю на будущее, а будущее с тревогой смотрит на меня" – говорила о себе.

К ней подошел мужчина тех же лет, облокотился о барьер, закурил.

– Гражданочка, простите меня за наглость, вы тут одна?

– Нет, – она жадно глядела в море.

– С кем же? – он стал осматриваться вокруг. – Я уже минут 20 наблюдаю за вами, а вы все одна.

– Это вам кажется, что я одна. Я тут беседую, – она встряхнула головой, и из под белой шали на плечи ее рассыпались каштановые локоны.

– С кем же, с кем? – он пристально взглянул на нее.

– С ним, – она большим пальцем указала вверх, в небо.