Черная дыра (книга 2)

Прошли еще два дня. Алан считал часы до прибытия на Ном; каждый сдвиг минутной стрелки отзывался в нем острым, пронзительным уколом; он словно оцепенел, внутренне застыл, боясь чувствовать, боясь дышать. Все необходимые действия, в том числе и в капитанской рубке, он совершал автоматически, словно робот, без мыслей, без ответных реакций; только в таком состоянии боль чуть-чуть утихала, переставая терзать, беспощадно изводить его. Перед внутренним взором непрерывно маячил воображаемый циферблат, мешающий видеть и ощущать реальность, однако служивший защитой, помогающей выжить. И лишь тот факт, что время не остановить и корабль с его течением неумолимо приближается к Ному, невесомо, эфемерно, где-то в глубинах подсознания осязаемый им, еще позволял ему существовать…

А Хадкор тем временем не только перестал ужинать в столовой, присылая вместо себя командира вооруженного отряда, угрюмо отслеживавшего каждое движение друзей, отчего аппетит у них пропадал начисто, но и за завтраком разговаривал с Энитой, по космофону желая «доброго утра самой прекрасной девушке во Вселенной»…

На второй день Алан не выдержал. Поздно вечером, когда, по его расчетам, Хадкор уже не мог зайти к Дайо, он постучал в каюту эйринца сам.

– Войдите, – раздалось оттуда. Алан вошел и без приглашений уселся в кресло.

– Дайо, – сказал он без всяких предисловий. – Этот ведь наверняка тебе все рассказывает. Я хочу знать, что происходит.

Дайо сочувственно улыбнулся, налил маньяри и придвинул к землянину стакан.

– Алан, ты успокойся. Ничего особенного не происходит. Ну, заходит он к ней… Периодически…

– Периодически? Да он практически уже живет у нее в каюте!

– Не преувеличивай. Во-первых, не живет, а только ужинает. А во-вторых, Энита стойко держит оборону…

– Вот об этом, пожалуйста, поподробнее.

– Гм… А ты уверен, что тебе нужна такая осведомленность?

– Абсолютно уверен!

– Ладно, ладно, не горячись, расскажу что знаю… Вчера утром господина Хадкора осенила гениальная идея – принести Эните завтрак самому, вместо официанта. Он взял на кухне поднос, отправился к ней и вошел как раз в тот момент, когда она выходила из душа, в одном халатике, как я понял по его сбивчивым описаниям, не очень плотно завязанном…

Алан вскочил.

– И это ты называешь «ничего не происходит»?!

Дайо махнул рукой.

– Сядь. Ничего и не произошло. Энита запрыгнула обратно в душевую, Хадкор удержал поднос в руках, хотя и с трудом. Разговор между ними через дверь состоялся примерно такой: Энита: «Я же велела тебе не входить без разрешения!» Хадкор: «Так я постучал, но мне никто не ответил…» Энита: «Это потому, что я была в душе! Убирайся сейчас же!»

Алан опустился обратно в кресло и схватился за голову.

– Кошмар…

– Да не переживай ты так, ну, бывает… Но на него этот случай, конечно, произвел неизгладимое впечатление. Еще полдня он ходил по кораблю, натыкаясь на все подряд, и глаза у него были большие-большие, но ничего не видели. Мне, признаться, было смешно.

– А мне вот не очень!

– К ужину он пришел в себя, а после него явился ко мне совершенно счастливый и с восторгом поведал, что ему, наконец-то, удалось нормально поговорить с Энитой. И знаешь, что ее заинтриговало?

– Что? – хмуро буркнул Алан.

– Теория Разумной Жизни. Просто он догадался в процессе извинений за утренний неудачный визит довольно изящно ввернуть фразу: «Жизнь не обязана быть такой, какой мы хотим ее видеть. Люди не обязаны быть такими, какими мы хотим их видеть.»

– Так это же Первый Постулат.

– Вот именно. И Энита сказала так же и спросила, откуда он знает Теорию, а он ответил, что интересовался ей, правда, давно, еще в школе, и изучал детально. Ну, тут она все-таки и не удержалась от подробной беседы…

– Кошмар, – безысходно повторил Алан.

– Да ничего страшного, зато сегодня он был крайне расстроен. Энита общалась холодно и напала на него с вопросом, что лично он, в независимости от мнения отца, думает о захвате Декстры и гибели номийцев. Он растерялся, потому что до сих пор ничего об этом не думал. Она язвительно осведомилась, есть ли у него вообще свое мнение…

Алан слабо улыбнулся.

– Словом, я же говорил, что оборону она держит. И убежден – тебе не о чем волноваться. Но знаешь, Алан, наблюдая за всей этой историей, я все больше задумываюсь…

– О чем?

– О том, что любовь, кажется, и в самом деле меняет людей… Сегодня вечером, за полчаса до тебя, он был здесь. И изрек так печально буквально следующее: «Я теперь знаю, что такое любовь. Оказывается, это просто. Это когда тебя начинает интересовать, чем живет и что чувствует другой человек точно так же, как то, чем живешь и что чувствуешь ты сам. Иногда даже больше…» Ничего подобного я от него не ожидал услышать. И вообще, мне начинает представляться, что в глубине души, очень глубоко, он вовсе не такое чудовище, каким кажется. Что весь его замшелый эгоизм, чванство, высокомерие постепенно начинают отваливаться, как заскорузлые струпья, и под ними обнажается что-то действительно чистое и даже трепетное…

Алан раздосадовано хмыкнул.