Черная Фиола

...Он сделал глупость, что шел один. Сколько им сделано глупостей за жизнь? Почему не сменил фамилию? Не уехал? Зачем видится с отцом? Глупости... Он считал их, строил в шеренгу одну за другой и не видел им конца.

14

В один ясный и прозрачный день, полный сияния белых вершин и огня осенних лиственниц, ушел Черный пес.

Он вильнул хвостом, извиняясь, и пошел от камня к камню, от сосны к сосне.

Жогин видел: пес уходит отсюда не колеблясь. Эта четкость собачьей воли потрясла Жогина.

— Вернись!

Он закричал, и все встряхнулось в голове. Мучительная боль вынудила его схватиться за голову, застонать.

Эхо тотчас швырнуло крик обратно, словно камнем ударило. Такая боль... Не напрасная — пес вернулся.

Он сел и, склонив голову набок, смотрел на Жогина. Испытующими были желтые глаза собаки.

— Что? — говорил ему Жогин. — Думаешь, я сдохну, пропаду, и ты со мной?

Холодны собачьи глаза. Они льют волны недоверия.

Эх! Встать бы на ноги, прикрикнуть. Вот что — не дать собаке уйти! Жогин протянул руку — схватить! — но собака стала пятиться, не отводя желтых глаз. Злоба охватила Жогина: «Убью!» Он потянулся к камню, но собака зарычала и прыгнула к его руке. Щелкнула зубами.

Жогин отдернул руку. Собака, прижав уши, рычала на него.

— Ты не должен оставлять меня одного, — внушал псу Жогин. — Я не хочу быть один. На, грызи, но только оставайся.

Тут Жогин от слабости и обиды на собаку зажмурился. А когда посмотрел, то увидел четкий силуэт пса на тропе. «Ушел, я умру здесь».

И Жогину явилась мысль о недоступной ему — хоть помри! — чистоте снежных гор. Он заплакал от недостижимости суровой горной чистоты. Умирая, уйти в них, чтобы никто не нашел? Но и это невозможно сделать.

15

Ракета долго устанавливалась на костылях. Она качалась, скрипела амортизаторами.

Жогин держался за ручки кресла и боялся отпустить их. Наконец, ракета замерла. Иллюминатор черен. Значит, ночь.

Жогин встал. Блистающий Шар словно заснул, и Жогину приходилось выходить одному.

Что ждет его здесь? Он нашел в блестящих инструментах и взял странного вида пистолет.

Но как выйти? Люк закрыт.

Жогин мучительно возился с суставчатыми частями огромного замка. Где нажать, за что тянуть? Но догадаться не мог. И только до крови оцарапав руку, он бешено заорал люку: «Открывайся!»

Люк тяжело лязгнул и сдвинулся, впустив парное тепло.

Густые сладкие запахи из черноты ночи схватили и потянули его к себе. Неудержимо. Точь-в-точь как мягкие руки, когда Жогин, бывало, тихо поцарапается в ночную дверь. Та раскроется, и голос прошепчет: «Ты, милый?..»

Жогин вышел. Темно. Сытно пахло грибами и чем-то похожим на запах больших домашних зверей.

А теперь потянуло ванилью.

Но вопреки этим живым запахам вдали поднималось мертвое синее зарево.

И фосфор не только в этом зареве, он повсюду, лежит клочками и пятнами. А зарево неторопливо прорисовывает на зрительной сетчатке какие-то фигуры. Светящиеся зонтики, что ли? Надо идти и смотреть.

Жогину подумалось, что это атомное свечение. Но карманный счетчик молчал.

— Чудно! — сказал Жогин и пошел, вдавливая ноги в рыхлую землю. Ему нравилось это.

Он шел с удовольствием, с наслаждением. Это не пустой космос, а жирная, рождающая земля. Она была чужой, но имела запах плесени в погребе, где у брата хранились соленая капуста, огурцы, морковь и картошка.

— И не страшно, — говорил Жогин. — Только чудно.

— Чудно, — сказал рядом сиплый бас.

Жогин обернулся: никого.

— Чудно, — буркнул кто-то из-под самых ног. Голос как из пустой бочки, похож на отцовский.

И Жогин замер, боясь шагнуть. Напрягся. «Пух-пух-пух», билась какая-то жилка в виске. А голоса бушевали:

— Дно-дно-дно! (Визгливый женский голос в стороне.)

— Одн-одн-одн!

А дальние голоса неслись на Жогина старыми автомобилями, в которых все разболтано, все гремит. В таком одно время разъезжал Генка, бывший сосед, друг и недруг Петра.

Жогин завертелся на месте. Напряженно всматриваясь, он водил из стороны в сторону раструбом пистолета.

Стихло. Только вдалеке еще как будто говорили. О чем? Кто?

Или ходит это? Но за спиной его дышат.

— Кто тут? — вскрикнул Жогин, поворачиваясь, и столкнулся с взглядом из темноты открытых глаз.

Они мерцали, огромные, словно тарелки. В них вихрились и перебегали синие мелкие точки.

— Кто тут? — прохрипело ниже страшных глаз, и Жогин выстрелил в них. Выстрел был ужасен — дрогнула земля, Жогин зажмурился от мощи светового удара.

Пронесся визг, удесятерился, усотился...

Визжала вся долина. Жогин бросился бежать к ракете, мерцающей иллюминаторами. Он спотыкался, поскальзывался на чем-то мягком. Вскочил на трап, вломился в ракету и крикнул люку:

— Закрывайся!

Лязгнув, железная стена отрезала и ночь, и все непонятное в ней.

...Жогин не спал до утра. Но и утро напугало: рассвет был тускл и страшен, как небритое лицо убийцы.

Затем пошел красный дождь.

Он булькал и чавкал, покрывал землю кровавыми лужицами. Были видны ряды грибообразных фигур. И под каждым (Жогин это ясно видел) сидел задастый жирный зверь фиолетового цвета. Если учесть напитавшую шерсть красноту дождя, звери, наверное, были синего цвета.