Черная Ганьча. Вьюга

Возможно, ему надоела бесконечно долгая ночь и бесцельное ожидание, должно быть, как и друзья по секрету, ждал наступления яркого дня, но отнюдь не для любования красотами здешней природы. В тревогах и постоянных боевых столкновениях Семен и его товарищи перестали замечать спокойную поступь ласковой осени в ярком соцветье разнообразнейших красок; они без волнения встречали мягкую синеву наступившего дня, оставались равнодушны к пламени кленовых листьев, золотому шелесту берез, рдеющим гроздьям рябины. Многоцветный мир для них сузился до предела, они глядели на него сквозь прорези на прицельных планках своих ППШ и видели один-единственный цвет черный.

С высокого берега, из-за валунов, надежно прикрытых кустами разросшейся ежевики, в ясную ночь просматривался значительный кусок левого фланга, контролировалась мощенная кирпичом дорога к разбитому фольварку, пересечение троп на подходе к броду через реку, пологий склон с торчащими, как надолбы, из травы пнями горелого леса — вероятные пути связника, перекрытые нехитрыми пэпэхашками.

Сейчас из-за тумана не было видно ни зги. Впрочем, теперь уже все трое почти потеряли надежду захватить в эту ночь человека от Ягоды — ночь иссякала, и даже Семен склонен был разделить мысль Калашникова, что опять потянули пустышку. Но еще не совсем рассвело, и как ни извелись они за трое утомительных суток, мысли всех и внимание, несколько притупленное тяжелой усталостью, еще были сосредоточены на броде через реку — изначальном пункте маршрута связника, на разветвлении троп, на дороге к фольварку, но только не на ППХ — Минахмедов с Калашниковым не верили в легкомысленную затею Пустельникова и Бицули.

— …А та «консерва» як загремит, так если б не Семен, они там шуму б наделали… И где тут сон, где что?!. Повскакивали, только ж Сеня их уложил, бо ж неизвестно, как оно дальше повернет… И надо же — туман сплошняком, будто молоко, проклятущий. Не он, так тут просто — валяй по следу, бо по росе видать… Залегли наши хлопцы, изготовились…

Слышно: топочет по лесу связник, хоть тихо идет, а слышно — хрустят под ногами валежины, всякие сучки, шуршит палый лист — то ближе, то дальше, будто плутает человек, круги пишет неподалеку от секрета. Потом стихли шаги, — видать, не новичок в своем деле, значит, притаился, выжидает, не обнаружат ли себя пограничники.

Пустельников со своими напарниками не подавал признаков жизни. Нервы у всех троих напряглись до крайней крайности, горячо стало каждому, ладони взмокли. Семен лежал, готовый к прыжку, нацелив автомат в ту сторону, откуда недавно были слышны шаги; Минахмедову велел держать под прицелом развилку троп, как раз там, где сработал ППХ, над которым ребята посмеивались. Выдержка, главное — выдержка, внушал самому себе Пустельников и почему-то не сомневался, что выиграет.

Калашников от нетерпения вздрагивал, и Семен слегка ему надавил на плечо, дескать, терпенье и еще раз терпенье, нам торопиться некуда.

За валунами, на спуске с бугра, чуть внятно зашелестели кустики вереска — будто зверь по ним пробежал. Потом все стихло и опять повторилось. Послышался приглушенный вздох, еще один.

И тут терпенье Калашникова иссякло.

— Ползет, слышишь! — прошептал в ярости.

И в ту же секунду, почти синхронно с возгласом, со склона бугра повторился вздох, но уже не приглушенный, а во всю силу легких, в воздухе что-то просвистело и шмякнулось между валунов.

— Граната! — не своим голосом вскричал Минахмедов и распластался на земле.

— Ложись! — приказал Семен опешившему от неожиданности Калашникову.

— …Только он был способный на такое геройство, бо те два хлопца, прямо скажем, растерялись, чего тут греха таить, не очень будешь храбрым, когда тебе под нос кинули гранату, а она, треклятая, возле тебя сычит похуже гадюки и в момент суродует так, что мама родная не узнаёт и кусков с тебя не соберут… Я ж забыл сказать, гранаты у них немецкие были, с длинными ручками. Одним словом, кинулся Семен на ту гранату, словчился и махнул ее в Буг…

Река отозвалась грохотом взрыва, вспышка огня осветила опадающий водяной столб…

Захар Константинович вышел в смежную комнату, возвратился оттуда с пачкой фотографий, еще сохранивших свет, резкость и глубину — свежих, время их пока не коснулось и следа не оставило. Семен — в фас и в профиль — в шапке-ушанке и в полушубке глядел с высоты пьедестала. У подножья, на насыпном холме, полукругом стояли солдаты, школьники, гражданские люди, и в числе их Андрей Слива и Захар Бицуля.

— А тогда чем кончилось? — нетерпеливо спросила жена, мельком посмотрев фотографии — она их до этого не видела. — Со связником как?

— Разве в этом дело?.. Тех связников мы, считай, каждый день… О дряни вспоминать неохота. Что ты, Нина, еще не наслушалась баек?

— Да какие байки! Было же… Сам рассказывал.