Черная Ганьча. Вьюга

— Надо говорить: «Товарищ старший сержант», — спокойно поправил солдата инструктор розыскной собаки Колосков. — Демагогию разводите.

— Пускай он скажет, кого ссылали в солдаты. Нехай скажет.

К своему удивлению, Суров узнал тонкий голос Бутенко, стеснительного паренька, исполнявшего обязанности повара.

— А хотя бы Шевченко.

— Брехня! Тарас Григорьевич стал еще лучше писать. Не в тот бок поворачиваешь, Шерстнев. Что-то не в ту сторону тянешь.

«Гляди-ка, как расхрабрился! — одобрительно подумал Суров о поваре. Шерстнев сейчас даст ему сдачи».

Но странно, Шерстнев не вскипел.

— В тот самый, Лешенька, поворачиваю, в самый правильный. С мое послужи, разберешься, где правая, где левая. Тут с чем пришел, с тем на гражданку вернешься. А если еще и талантлив, так за два года все растеряешь. Впрочем, тебе это не угрожает.

Стало тихо; в тишине послышался голос Колоскова:

— Вы еще никто, а беретесь судить. Студент-недоучка, а считаете себя умнее всех. Меньше бы языком трепали. Я вам по-товарищески советую.

— При чем тут недоучка? К примеру, я лично мог бы сегодня еще двадцать два раза одолеть полосу. Но зачем? Я хочу послушать концерт, а мне говорят: «Прыгай!» Хочу посмотреть футбол, мне велят: «Беги!» Просто хочется посидеть с книгой в руках, а мне орут: «Ползи!» Зачем?

— На военной службе надо повиноваться. Вот и вся премудрость, — резко сказал кто-то.

— Много тебе хочется, Шерстнев. А служить за тебя дед Макар будет?

Суров поразился, узнав голос сменившегося со службы Назарчука. «Вот тебе и молодо-зелено», — не без удовольствия подумал он.

— Отстань! — с сердцем огрызнулся Шерстнев. — Ты еще тут… За себя послужи… — Наступила короткая пауза. — Я не могу равнодушно смотреть на муштру. Она оболванивает человека. Что ты на меня уставился, старший сержант? Не о себе говорю.

— Другие сами за себя скажут, — резонно заметил Колосков. — Обойдется без адвокатов.

— Нет, ты скажи, зачем он этот цирк устроил над старшиной? Старику полоса нужна как рыбе зонтик. Понял? Старик свое отползал и отпрыгал.

— Тебя меньше всего касается. Кончай треп…

После боевого расчета Суров, подав команду «Вольно», прошелся вдоль строя, не распуская его. В нем бродили противоречивые чувства после услышанного на пятачке. Толком не знал еще, о чем станет сейчас разговаривать с личным составом; одно понимал: оставлять на потом нельзя, реагировать надо немедленно, реагировать точно. И счел за лучшее говорить без обиняков.

— Помимо желания я сегодня послушал, или подслушал, если говорить точнее, ваш, Шерстнев, разговор о таланте и долге — в открытое окно все слышно… Кстати, старшина, прошу сегодня же после ужина оборудовать место для курения в другом пункте. Освобожусь, вместе посмотрим где.

— Есть! — откликнулся Холод.

— Так вот, я думаю, наверное, даже лучше, что так случилось. Знаете, что скажу вам, талант, если он только талант, не убить ни войной, ни тюрьмой, ни, тем более, службой в армии. Вам же, Шерстнев, служба в погранвойсках поубавит зазнайства и спеси. Это полезно даже очень и очень одаренным людям. Почему улыбаетесь? Я что-нибудь смешное сказал?

— Ничего я не улыбаюсь. Это у меня тик… после коклюша. Многим кажется, будто улыбаюсь.

— Пройдет. — Суров не вспылил. — Со временем обязательно пройдет. Это я твердо вам обещаю. И еще, для полной ясности: занятия будем всегда проводить без скидки на мирное время. Положено рыть окоп полного профиля — будем рыть полный, отпущено на стометровку одиннадцать секунд — укладываться в одиннадцать. Пока все. Р-разойдись!

Суров ушел в канцелярию. И только за ним затворилась дверь, как тут же вспыхнул новый спор.

— Какого черта прешь на рожон? — спросил Шерстнева Мурашко, флегматичный паренек, друживший с ним.

— Ай, Моська, знать сильна… — подначил Колесников.

— Старики, — перекричал всех Шерстнев и уколол взглядом сержанта Андреева. — Не заставляйте меня изрекать истины. Начальство любит грубошерстных. Тогда создается иллюзия полнокровной жизни. Дайте капитану потешиться.

— Придержи язык, — посоветовал Андреев, — герой…

— Молчу, командир. Я всегда старательно затыкаюсь, хотя на роду мне написано сеять разумное, доброе…

— Доиграешься, Игорь, — поднял руку Мурашко. — Мало тебе?.. Захотелось добавки? Уймись.

А униматься Шерстнев не хотел. Наступило время отбоя, и в казарме, в проходе между койками, впечатывая босые ступни в крашеный пол, солдат, раздетый до трусов и майки, «рубил» строевым шагом. Подошел к выключателю, в два приема отдал ему честь.

— Товарищ выключатель, разрешите вас выключить?

— Выключайте! — откликнулся с ближайшей койки Мурашко.

— Есть! — Шерстнев погасил свет.

Сдавалось, солдатский смех рассеял тьму. Но это возвращавшийся к своей кровати Шерстнев вошел в полосу света, проникавшего в казарму от лампочки над крыльцом заставы.

Солдат не спешил укладываться, стоял у окна, засунув руки под мышки, смотрел в сторону офицерского домика, где тускло теплилось окно угловой комнаты.

— А капитан свечи жгет, — ни к кому не обращаясь, сказал Шерстнев.

— Пробки перегорели, — бросил кто-то из темноты.