Черная Ганьча. Вьюга

Поехала Лизка в лесотехнический поступать. Интересно, примут ли. Ганна Сергеевна говорила, во втором потоке сдает. Через пять дней узнают: поступит — не поступит, должна приехать. И еще подумал, что обязательно встретит ее на станции. Вот вытаращится! Думай, парень, чтоб кругом было шестнадцать. Один пишем, два в уме…

Туман, казалось, становился плотнее. Побегай в таком молоке по ямам да колдобинам, среди пней, или скачи по бороздам пахоты как козел. Его внезапно взяла злость на себя: нашел темочку для умственных упражнений! Прибавил шагу. Хотя в сапогах все еще хлюпало, но под ногами уже была сухая земля с песком, шагать стало намного легче. Шерстнев подумал, что пришел на вырубку очень быстро и раньше положенного возвратился со службы — за такое капитан взыщет. Надо дежурному позвонить, включиться в линию связи. На капитана бы не нарваться.

Черт знает что творится после возвращения капитана из города! На прошлой неделе начальник заставы, ездивший в город на какое-то совещание, привез письмо от матери. Ничего не сказав, отдал: на, мол, читай. Известно, какие письма от мамы: полотнище! А тут всего три страницы крупным маминым почерком. Всякие домашние новости, просьбы беречь себя и в конце совершенно немыслимое: «Игорек! Спасибо тебе, сын, порадовал. Хоть раз в жизни. Командир твой, Юрий Васильевич, зашел проведать меня. Уж я-то испугалась: думаю, Игорь набедокурил! Сердце, знаешь, какое у меня — от пустяка замирает. А тут увидела зеленую фуражку, ноги подкосились. «Вы от Игоря?» спрашиваю. «Совершенно верно, я его начальник», — отвечает. Взял меня под руку, на диван усадил. И так хорошо о тебе, так хорошо, что отошло мое сердце. Спасибо ему, хороший он человек…»

Два дня после этого с капитаном играли в жмурки — молчали, делая вид, что ничего особого не случилось. Был, мол, капитан по служебным делам в городе, естественно, зашел проведать родителей своего солдата, передать от него привет, ему привезти весточку, как положено, дескать, так надо.

Первым не выдержал Игорь:

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?

— Обращайтесь, товарищ Шерстнев. Слушаю вас.

— Письмо… ну от матери…

— Не имею привычки чужие письма читать.

— Вы ей там наговорили обо мне.

— Допустим…

— А ведь я самый плохой у вас.

— Авансом, товарищ Шерстнев, наговорил. На будущее… И мать вашу не хотелось огорчать — больна. Вы ж ее не баловали примерным поведением и отличной учебой. А у нее, как и у каждого человека, острая потребность хоть в малых радостях. Вы меня поняли?

— Новый метод воспитания?

Капитан промолчал. Свел в одну линию брови над переносицей:

— Кру-гом! Шагом марш.

Воспитательный приемчик применил капитан. Новенький. Не самый блестящий из ста возможных, а все же с прошлой недели что-то перевернулось в подкорковой части черепка…

В тумане едва не угодил прямо в канаву. Осторожно перешел через кладку, воткнул вилку телефонной трубки в потайную розетку линии связи.

Сердитый голос дежурного резанул по уху:

— Шерстнев, ты?

— Я. Здорово, земеля.

— …Шерстнев, отвечай!..

— Здорово, Сурский.

— Алло… Шерстнев?

— Ну я… Времени сколько?.. Который час?

— Где ты ходишь? Вызываю, вызываю.

— Службу несу. Не знаешь, что ли?

— Проверь тринадцатый быстро! Тринадцатый проверяй… Сигнальный сработал. Понял? Погоди, товарищ старшина хочет…

— Не понял.

— Сейчас товарищ старшина тебе популярно объяснит.

— Чего там старшина! Я проверил тринадцатый. Слышишь, Сурский, я только что с тринадцатого. Нашел там какую-то чертовщину… сам черт без полбутылки…

В трубке загремел бас старшины:

— Гадский бог, што там у вас на тринадцатом, докладывайте. И без хвокусов. Што видели, докладывайте.

— На Кабаньих след, товарищ старшина. «В елочку». Один, к нам в тыл.

— Размер?

— Не мерил.

— Вас, гадский бог, на службу послали или еще куда? Сей момент вертайся назад, на след становись… Проверь все в точности.

— Сейчас возвращаюсь, тут минута ходу.

— Зубами цепляйся!.. Зубами! Покудова не догонишь. Понял?.. Сам к тебе выскочу на подмогу. Только не подведи, Шерстнев! Не дай ему на шоссейку выбраться.

Черт знает что! Он всегда относился к старшине — ну, так себе, не всерьез: блажит старик, пускай себе блажит. А тут вдруг горло перехватило:

— Я мигом, товарищ старшина. Все понял.

Он бежал на своих длинных ногах, во тьме спотыкался и опять бежал, влекомый вперед сознанием вины, и думал теперь об одном: догнать! И еще подумал, что нарушитель прошел на его участке, где он, Игорь Шерстнев, четыре часа подряд нес службу дозора.

После нескольких сотен метров пути с него валил пар, вымокла гимнастерка, а в правый сапог словно набралось песку — жгло пятку, видать, натер подвернувшейся портянкой. На Мокром лугу едва не сорвался в канаву, наполненную до краев болотной водой. Осушительных канав было несколько, он безошибочно находил в темноте переходы — осклизлые от тумана жердевые кладки, одним махом брал их, как конь на скачках. И все же на последней растянулся во всю длину, плашмя. Тут же вскочил: ему послышался шорох раздвигаемых камышей где-то близко, может, в нескольких десятках шагов.