Черная изба

Катя вскинула голову. Защитная куртка, толстые запотевшие очки, из-под пушистой ушанки торчит заиндевелый кончик тощей косицы. Внизу, у коленок, кто-то шумно вздохнул, и ей в руку ткнулся мокрый собачий нос.

– Дюша… – вспомнила Катя. Люди, ругаясь, обтекали их с двух сторон, торопились на свои работы и учебы. – Марина Васильевна! Пожалуйста, Марина Васильевна, вы не могли бы мне одолжить денег на билет, мне срочно нужно доехать до Лебяжьего, очень нужно, очень, я боюсь опоздать на электричку, Марина Василь…

– Катя, Катя! – Женщина тряхнула ее за плечи. – Опомнись! Кончилось ваше Лебяжье, нечего там делать!

– Мне очень надо, – Катя поперхнулась слюной и хватанула ртом холодный воздух, – в Лебя…

– Я тебе говорю, нет уже никакого Лебяжьего! – Марина Васильевна встряхнула ее еще раз, посильнее. Дюша беспокойно тявкнула и затопталась на месте. – Все сгорело ночью! Лес загорелся, на дома перешло. Три пожарных расчета тушили – не помогло, горели как спички. Вся деревня дотла, ничего не осталось!

Катя медленно осела на ступеньки у ее ног.

28

– Катя…

Катя вздохнула, переворачиваясь на спину, приоткрыла глаза.

Кто-то ее окликнул или показалось?

Ночь, в комнате темно. Тикают часы на стене у входной двери, соседка мерно всхрапывает во сне, шуршит в клетке крыса Анфиса. Нога высунулась из-под одеяла и совсем заледенела. Нужно закрыть форточку, а то вся комната выстынет, и утром будет так неприятно вставать на учебу…

Катя села на кровати, нашаривая на холодном полу тапки, и тут увидела ее.

Совсем такая же, какой Катя видела ее в последний раз. На ресницах иней, волосы смерзлись, куртка распахнута на груди.

– Ну привет, – сказала Леночка, глядя на нее немигающими, заледеневшими серыми радужками глаз.

Этого не может быть, этого нет, этого всего нет, это сон, вот и Лидка рядом спит, и часы тикают, этого не может, не может…

– Молчишь? – Леночка повела плечами, руки бескостно мотнулись вдоль туловища. Катя резко вдохнула сгустившийся холодный воздух.

– Я пришла прощения просить. – Голос Леночки был равнодушным, стылым и как будто доносился издалека. – Он так велел.

– Он? – шепотом переспросила Катя, как ей показалось, еле заметно шевельнув губами. Леночка уловила это движение.

– Ты знаешь кто, – сказала она утвердительно. – Он за смерть. Ты за жизнь. Без тебя мы не можем родиться. Это очень мучительно, Катя. Почему ты нас оставила? Ты нас так наказываешь и поэтому не возвращаешься?

– Я… – Катя сглотнула, пытаясь подавить панику. – Я никого нигде не оставляла…

– Врешь, – безразлично проговорила Леночка. – Ты обещала – и не пришла. Он ждет. И мы ждем.

– Да, мы ждем. – Другой голос. Из-за Леночки медленно вышла Маруся: неестественное ярко-розовое лицо, всклокоченные волосы, необъятная фиолетовая ночнушка до пят.

Это сон, поняла Катя, это точно сон, такое не может происходить! Она ущипнула себя раз-другой, пытаясь прогнать видение, но ничего не менялось.

– Мы о тебе заботились, – тускло сказала Маруся, глядя на нее черными провалами глаз. – Сладко поили, сытно кормили, в баньке попарили…

– Нет, их-то – понятно, – еще одна фигура шагнула из темноты, прижимая к груди неопрятный обгоревший сверток, – а нас-то за что? Смотри, что ты с моим ребенком сделала! Не хочешь? Не хочешь смотреть? Прячешь глаза?

– А что, тебя не за что? – лениво спросила Маруся. – Ты что, не наша, не липатовская? Ляльку от братца прижила, денежки наши кушала, что, думала, обойдется? Или не знала, откуда денежки?

– Катя, – снова сказала Леночка, и Катя, уже давно сидевшая зажмурившись, нервно дернула головой. – Там очень страшно быть, там, где мы. И мне все время очень больно. Я знаю, что сама виновата, но, пожалуйста, прости нас, Катя, вернись к нему, как обещала, дай нам снова жить хоть бы на той стороне…

– Кать, без десяти шесть! Ты на пары едешь?

Катя вздрогнула и тут же, потеряв равновесие, свалилась с кровати на холодный пол.

– Ну ты даешь! Вы там что, богема, совсем не просыхаете? – Над ней возвышалась Лидка, соседка по квартире, с пакетом молока в одной руке и телефоном в другой. С кухни несло подгорелым омлетом и кофе. – Поднимайся давай. – Она отставила пакет на подоконник и нагнулась, протягивая Кате руку. – Ушиблась?

Автобус надолго застрял на переезде. Товарный поезд никак не мог решить, в какую сторону ехать: подался вперед, потом почему-то дернулся и потащился назад. Катя слушала музыку, поглядывала на часы. Пока не опаздывает. Хорошо, что вышли пораньше, еще есть минут пятнадцать в запасе. В салоне было душно и холодно одновременно, пахло бензином и хвоей: какая-то бабка везла елку, запакованную в рваный пластиковый пакет. «Надо бы и нам купить елку в свой пенальчик», – отстраненно подумала Катя. Игрушки повесить, гирлянду на окошко…

Ровно год прошел. Вот и сон приснился, ничего удивительного. Говорят, психика все помнит, даже то, что очень хочешь забыть, вот и подсовывает – под памятные даты. Двадцать первое декабря, самый короткий день в году.