Черная камея

Возможно, я предвидел, что скоро наступят ужасные времена.

9

Тяжелые времена наступили со смертью Линелль и поминальной мессой без гроба, что отзывалось в душе особо острой болью. То, что я не выступил на мессе, стало для меня навязчивой идеей, глубоко засевшей в подсознании. Линелль превосходно владела речью и научила этому искусству меня. Мне следовало бы сказать хоть несколько слов, но я промолчал и теперь думал об этом почти каждый день.

Какие бы мрачные перспективы мне ни грезились, я даже понятия не имел о грядущей трагедии.

Не прошло и полугода, как однажды ночью в моей кровати умерла Маленькая Ида. Ее обнаружила Жасмин, когда пришла будить меня к завтраку, удивляясь, почему ее мама до сих пор не спустилась вниз. Гоблин с застывшей, ничего не выражающей физиономией гнал меня из кровати безумными жестами. Наконец Папашка выволок меня из спальни, а я, избалованный негодник, которого только что разбудили, пришел в ярость.

Только через час, когда явились врач и распорядитель похорон, домашние рассказали мне, что случилось. Маленькая Ида, в не меньшей степени, чем Милочка, была моим ангелом-хранителем в юности – она и умерла тихо, как ангел.

В гробу она казалась совсем маленькой, словно ребенок.

Похороны проходили в Новом Орлеане, где Маленькую Иду похоронили на кладбище Святого Людовика, в склепе, которым ее семья владела более ста пятидесяти лет. На церемонию собрался целый сонм цветных и черных родственников. К моему облегчению, здесь можно было плакать, даже рыдать в полный голос.

Разумеется, все белые – а их собралось довольно много с нашей стороны – вели себя сдержаннее черных, но присоединились к общим рыданиям.

Что касается моего матраца, то Жасмин и Лолли просто перевернули его на другую сторону. Только и всего.

Я выбрал лучшую фотографию Маленькой Иды, сделанную во время Марди-Гра в доме тетушки Рути, поместил ее в рамку и повесил на стену.

На кухне теперь почти все время стоял плач, Жасмин и Лолли лили слезы по своей матери, как только вспоминали о ней, а Большая Рамона, мать Маленькой Иды, перестала разговаривать, ушла из большого дома и в течение нескольких недель не покидала своего кресла-качалки.

Я регулярно ходил к Большой Рамоне – приносил ей суп, пытался с ней разговаривать. В ответ слышал только одно: «Женщина не должна хоронить своего ребенка».

Я тоже то и дело плакал.

В последнее время я постоянно думал о Линелль, а теперь еще прибавилась и печаль о Маленькой Иде.

Гоблин понял, что Маленькая Ида мертва, но он никогда особенно не сходил по ней с ума – разумеется, Линелль он любил больше – поэтому воспринял эту смерть довольно легко.

Однажды, листая в кухне каталог товаров по почте, я увидел в нем фланелевые ночные рубашки для мужчин и женщин.

Я заказал целую гору, а когда пришла посылка, влез вечером в мужскую рубашку и с одной из женских в руках отправился к Большой Рамоне.

Позволь мне здесь уточнить, что Большую Рамону называли так вовсе не из-за роста, а оттого, что она была старшей в семье. Точно так Милочку могли бы звать Большой Мамой, если бы она только позволила.

Итак, продолжаю свою историю.

Я пришел к этой миниатюрной женщине, заплетавшей на ночь свои длинные седые волосы, и сказал:

«Идем, будешь спать со мной. Ты мне нужна. Теперь, когда Маленькая Ида ушла после стольких лет, нам с Гоблином одиноко».

Большая Рамона долго смотрела на меня своими круглыми глазками. А затем в них зажегся огонек, она взяла из моих рук рубашку, осмотрела ее, одобрительно кивнула и пошла в дом.

С той поры мы спали на большой кровати, прижавшись друг к другу кутанными в фланель боками. Она заменила мне Маленькую Иду.

У Большой Рамоны была самая гладкая кожа на всей планете и роскошные волосы, которые она никогда не стригла, а по утрам заплетала в косу, сидя на краю кровати.

Во время этого ритуала я каждый раз пристраивался рядом и мы болтали о пустяках, случившихся за прошедший день, а потом произносили молитвы.

Когда была жива Маленькая Ида, мы почти всегда забывали помолиться, но с Большой Рамоной по три раза произносили вслух «Радуйся, Мария», по три раза «Отче Наш» и неизменно заканчивали молитвой об усопших: «Вечный покой дай усопшим, Господи, и свет вечный да светит им. Да покоятся в мире».

А потом мы обычно говорили, как хорошо, что Маленькая Ида так и не узнала настоящей старости, не страдала от болезней и что она, конечно, теперь на Небесах, с Господом. Как и Линелль.

Наконец Большая Рамона интересовалась, с нами ли Гоблин, после чего говорила:

«Ладно, скажи Гоблину, что пора спать».

Тогда Гоблин устраивался рядом, как бы сливался со мной, и я сразу засыпал.

Постепенно, в течение нескольких месяцев, я понемногу успокаивался – и все только благодаря Большой Рамоне, поэтому меня чрезвычайно удивляло, что Папашка и Обитатели Флигеля, и даже Жасмин с Лолли хвалили меня за доброту к Большой Рамоне в такой трудный для нее период. Это ведь было наше общее горе. Большая Рамона спасала меня от черной паники, появившейся в душе со смертью Линелль и только усилившейся после потери Маленькой Иды.