Черная камея

Я полюбил рыбачить на болоте с Папашкой. Прежде такое времяпрепровождение не вызывало у меня особого энтузиазма. Мне нравилось продираться на пироге сквозь топи, заплывать в самую глубь болот, далеко за пределы нашей обычной территории. Болота пробудили во мне какое-то бесстрашное любопытство, и я представлял, как мы найдем остров Манфреда Блэквуда. Конечно же, отыскать его нам не удалось.

Однажды ближе к вечеру мы наткнулись на огромный старый кипарис с ржавой цепью вокруг ствола, частично вросшей в него, и пометкой, вырезанной на коре, – мне показалось, что это стрела. Дерево было древним, а цепь состояла из больших звеньев. Я тут же захотел пойти по направлению стрелы, но Папашка сказал, что уже поздно, что все равно там ничего нет и если мы пойдем дальше, то рискуем заблудиться.

Я не стал настаивать, потому что не очень-то верил во все эти россказни насчет Манфреда и его Хижины Отшельника. К тому же одежда на мне отсырела и прилипла к телу. Поэтому мы отправились домой.

Затем наступил праздник Марди-Гра, а это означало, что Милочке предстояла поездка в дом сестры Рути, но в этом году ей искренне не хотелось ехать. Милочка жаловалась, что плохо себя чувствует, аппетит пропал – она отказывалась даже от Королевского кекса, который теперь ежедневно поставляли из Нового Орлеана. В общем, Милочка думала, что у нее начинается грипп.

Но наконец она все-таки решила ехать: нельзя же было пропустить парад, да и Рути никак не могла без нее обойтись. И конечно, Милочка не хотела разочаровывать своим отсутствием целую толпу престарелых тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер.

Я не поехал с ней, хотя она просила. Кашель ее усиливался (она каждый день звонила Папашке, и я обычно брал трубку, чтобы поговорить с ней), но она все равно пробыла у Рути положенный срок.

В Пепельную среду, в первый день Великого Поста, когда Милочка вернулась домой, она сразу отправилась к врачу без всякого нашего понукания. Кашель никак не утихал.

Думаю, врачи сразу поняли, как только увидели рентгеновские снимки, что это рак, но зачем-то им понадобилась и компьютерная томография, и бронхоскопия, и биопсия. Начались тяжелые дни в больнице, но еще до того, как пришли результаты последнего исследования, Милочка дышала уже с таким трудом, что ее перевели на «чистый кислород» и начали вводить морфин, «чтобы легче дышалось». Почти все время она находилась в полусне.

В конце концов в коридоре, у дверей палаты, нам сообщили диагноз: лимфома обоих легких, которая успела дать метастазы, а значит, рак затронул весь организм. Врачи сказали, что она протянет не больше нескольких дней. В сознание она больше не приходила, поэтому не могла сама принять решение о проведении в качестве последнего средства курса химиотерапии. Она была в глубокой коме, дыхание и давление с каждым часом ослабевали.

Мне исполнилось восемнадцать. День рождения прошел буднично, если не считать того, что я получил новый грузовичок, на котором и помчался на предельной скорости в больницу, чтобы дежурить у постели бабушки.

Папашка впал в состояние затянувшегося шока.

Этот большой и умный человек, который всегда, как казалось, оставлял за собой решающее слово, превратился в дрожащую развалину. Приходили и уходили Милочкины двоюродные сестры и братья, тетушки и дядюшки, а Папашка все молчал в своем безутешном горе.

Он дежурил в палате в очередь со мной, нас сменяли Жасмин и Лолли.

Наконец Милочка открыла глаза и уже больше их не закрывала, дыхание стало механическим, словно она сама не имела никакого отношения к тому, как ритмично вздымалась и опускалась грудная клетка.

На Гоблина я не обращал внимания. Его пребывание рядом казалось мне бессмысленным – как часть детства, от которой давно пора отречься. От одного его вида, от одного вопросительного взгляда пустых и невинных глаз во мне вскипала ненависть. Я чувствовал, что он слоняется где-то поблизости. Наконец, больше не выдержав, я спустился к грузовику и сообщил Гоблину, что происходит печальное событие. То же самое, что случилось с Линелль и Маленькой Идой: Милочка нас покидает.

«Гоблин, все плохо, – сказал я. – Все ужасно. Милочка больше не очнется». Гоблин огорчился – я увидел слезы в его глазах, – но, возможно, он просто подражал мне.

«Ступай, Гоблин, – велел я. – Веди себя прилично и уважительно. Будь потише, чтобы я мог побыть рядом с Милочкой, как того требует долг».

Мои слова, видимо, возымели действие. Он перестал меня мучить, но я все равно день и ночь чувствовал его присутствие где-то рядом.

Когда пришел час отключить кислород, который к тому времени только и удерживал Милочку на этом свете, Папашка не смог приехать в больницу.

Я находился в палате, и если Гоблин был рядом, то я этого не ощущал. Тетя Рути и сиделка выслушали распоряжение доктора. Тут же присутствовали Жасмин, Лолли и Большая Рамона. Она-то и велела мне встать к изголовью и держать Милочку за руку.