Черная камея

– Мне нравится, что ты любил Стирлинга. Нравится, что ты так искренне почитаешь свою замечательную тетушку Куин. На меня произвело впечатление, как ты опустился перед ней на колени и поцеловал ее ножки, хотя к тому времени я уже все про тебя решил. Мне нравится твоя любовь к окружающим тебя смертным. Мне нравится, что ты более щедр, чем я. Мне нравится, что ты ненавидишь Темную Кровь и что твой Создатель тебя обманул. Ну что, разве мало? Или достаточно?

Я буквально опьянел от благодарности.

– Только не думай, что я настолько бескорыстен, – продолжал Лестат с чуть большим жаром. – Это не так. Ты мне нужен, иначе меня бы здесь не было. Мне приятно чувствовать твою потребность во мне. Я хочу помочь тебе. Давай же, братишка, проведи меня в свой мир.

– Мой мир, – прошептал я.

– Да, братишка. Отправимся туда вместе. Поведай мне историю своего рода, расскажи о том, как жил сам. Расскажи об ужасном и столь обожаемом тобой Гоблине. Расскажи, откуда он обрел свои силы. Я хочу услышать обо всем. Твоя божественная тетушка Куин пропела увертюру, но ты должен пропеть остальное, акт за актом. Выкладывай, Квинн, а уж я сам решу, что в твоем рассказе важно и что можно не принимать во внимание.

– Я люблю тебя, – выдохнул я.

Лестат заразительно рассмеялся.

– Конечно, любишь, – сказал он. – Я прекрасно тебя понимаю, потому что сам люблю себя. И мне стоит больших усилий не столбенеть перед каждым своим отражением в зеркале.

Настала моя очередь смеяться.

– Но из любви ко мне, – продолжал Лестат, – ты откровенно расскажешь все и о себе, и о ферме Блэквуд. Начни с семейной истории, а затем перейди к своей собственной.

Я вздохнул. Все взвесил. И сделал решительный шаг.

7

Мое детство прошло между двумя, можно сказать, противоположными полюсами: с одной стороны, я водил дружбу с Гоблином, с другой – слушал разговоры взрослых.

Мы с Гоблином были единственными детьми в Блэквуд-Мэнор, поскольку туристы почти никогда не привозили сюда своих отпрысков. Я довольно-таки рано освоил словарный запас взрослых и с удовольствием играл в кухне, слушая их бесконечные беседы и споры, или таскался за экскурсоводами – сначала за моим прадедом Гравье, а позже за дедушкой, Папашкой, – которые показывали дом, подробно описывая все его богатства и пересказывая связанные с ним легенды, включая мрачную историю Манфреда, Великого старика.

Прадед Гравье, обладатель низкого зычного голоса и величественной внешности, был особенно хорош в роли экскурсовода, когда наряжался в черный костюм и белоснежную рубашку с таким же шелковым галстуком. Но к тому времени, когда я начал хоть что-то понимать, он уже был очень стар. Незадолго до смерти прадед Гравье лег в больницу и больше домой не вернулся. Кажется, мне тогда не было и пяти, и никаких воспоминаний о церемонии его похорон память не сохранила. Скорее всего, меня вообще там не было. И тем не менее прадедушка Гравье оставил неизгладимый след в моей душе.

Он на удивление быстро приобрел славу семейного призрака. Возможно, далеко не последнюю роль в этом сыграло мое заявление, что как-то утром, спустившись по лестнице, я увидел его у парадного входа и он будто бы спокойно мне улыбнулся, помахал правой рукой, а через секунду исчез.

Старшие не велели мне рассказывать такие истории, ведь я, мол, знаю, что прадедушка Гравье на Небесах и нам следует зажечь за него свечку перед маленьким алтарем Святой Девы. Это алтарь был установлен в кухне, и перед ним уже горели около десяти свечек – за всех умерших родственников. Иногда подобные алтари можно увидеть в китайских прачечных.

В общем, мне категорически запретили пугать людей.

Тем не менее, во время всех экскурсий, когда-либо проводимых впоследствии в Блэквуд-Мэнор, всем постояльцам рассказывали о том, как я увидел прадедушку Гравье.

Папашка, единственный сын Гравье и мой дедушка, с удовольствием принял на себя обязанности гида, и, хотя он был не столь эрудирован, как его отец, рассказчик из него вышел отличный.

Гравье отличался образованностью: как-никак он многие годы прослужил на юридическом поприще и даже какое-то время занимал пост местного судьи, в то время как Папашка был сельским жителем и его устремления не шли дальше благополучия фермы. Но если выходило так, что нужно выступать перед постояльцами, он не возражал.

Иногда вести экскурсии доводилось и моей бабушке, Милочке, – правда, ее обычно подолгу уговаривали. Руки Милочки всегда были по локоть в муке и соде, зато она знала все семейные предания и, несмотря на тучность, выглядела очень мило в хорошо сшитом черном габардиновом платье с пурпурной орхидеей на корсаже и ниткой жемчуга вокруг шеи. Она принадлежала к числу склонных к полноте женщин, чьи лица до конца жизни остаются гладкими и круглыми, без единой морщинки.