Черная хроника Арды

-- Исполняй приказание!

... Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Тулкас навалился ему на грудь, Ороме держал скованные руки.

По-прежнему глядя в сторону, Манве бросил Мелькору:

-- Ты создал тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме тьмы!

И подал знак Ауле начинать.

Кузнец сделал шаг по направлению к пленнику, но тот только взглянул на него -- и Ауле, вскрикнув, закрыл лицо руками.

И тут за спиной Манве раздался новый голос, мягкий и красивый:

-- Позволь мне, о Великий!

Манве обернулся -- и встретился взглядом с непроницаемо-темными глазами Курумо, самого искусного ученика Ауле.

-- Позволь мне, -- склонившись перед Королем Мира вкрадчиво повторил Майя. И Манве милостиво кивнул.

Он не ушел сразу, Манве, младший брат Мелькора. Он смотрел, как приводится в исполнение его приговор. Он все еще надеялся услышать униженные мольбы о пощаде. И -- не услышал их.

Не услышал даже стона.

"Что мне бояться его? Он скован и беспомощен, он ничего не может сделать. Я исполню приказ Короля Мира, и он увидит, что я равен Ауле, а бесстрашием даже превосхожу его... У Манве долгая память; он не забудет этого, и велика будет награда моя. А цена не велика. Да, верно, работа не из приятных, но такова воля Короля Мира, и я исполню ее -- я, Курумо, сильнейший и величайший из Майяр! М королем Майяр стану я, как Манве -- Король Валар!

Но когда Курумо приблизился к Мелькору, примериваясь, как лучше начать работу, ему показалось, что взгляд Проклятого пронзил его, как клинок.

Глаза, обжигающие огнем и пронизывающие холодом.

Глаза, видящие незримое другим, проникающие в глубины сердца, в самые сокровенные мысли.

Глаза, которым открыто прошлое и будущее.

Всевидящие глаза.

И, чтобы подавить ужас, охвативший его, Курумо заговорил -- зло, ненавистно, безудержно:

-- Ну что же, Враг Мира? Страшно? Проси о пощаде, умоляй, ползай на брюхе, как побитый пес -- может, тебя еще и пощадят! Воистину, ты -- раб Валар! Как ошейник -- не беспокоит? Скажи-ка, всевидящий, а такой конец своего пути ты предвидел? Теперь-то уж ты заплатишь за все. Довольно мы возились с тобой, слишком уж много ты видел -- посмотрим, что сможешь ты увидеть теперь! Что ж ты молчишь? Язык отнялся от страха? Зови своих прислужников -- а вдруг они спасут тебя? Или струсят, как твой раб Саурон? Ведь он бежал, бросил тебя, и сейчас отсиживается где-нибудь, и смеется над тобой, и нет ему до тебя дела! Ничего, и он тоже еще приползет к нам, будет вымаливать прощение, ноги целовать -- жаль, вот только ты этого не увидишь! Ты же считаешь себя равным Единому -- ну, так яви свое могущество, освободись от цепей -- и весь мир будет у твоих ног! Не можешь? Почему? Молчишь? А-а, гордость не позволяет разговаривать с нами, ничтожными: ты же как-никак Властелин Мира! Ведь ты так себя называл? Надеюсь, корона пришлась в пору тебе? Ты доволен? Ну, отвечай! Молчишь? Ничего, ничего, сейчас заговоришь -- я заставлю тебя!

"Глаза... какая боль!.. Глаза мои...Я ничего не вижу... Я ослеп... Неужели мало того, что они уже сделали со мной... Как... больно..."

Падение в стремительный затягивающий водоворот черной раскаленной пустоты, жгучей пылающей боли...

Они мстили ему -- мстили с беспощадной трусливой жестокостью -- беспомощному, полумертвому.

"Арда... Я никогда не смогу вернуться: вне жизни -- вне смерти -- скованный -- слепой... Слепой?! Вот она, кара... самая страшная: не видеть, никогда не увидеть больше этот несчастный, жестокий, проклятый, благословенный мир... какая боль... не видеть... не видеть...

Нет!!"

И любовь к этому миру, бившаяся в истерзанном сердце Возлюбившего, оказалась сильнее боли, сильнее слепоты. И он снова прозрел.

Курумо отскочил в сторону, лицо его передернулось: кровь Проклятого, забрызгавшая бело-золотые одежды Майя, жгла его, как жидкое пламя, как кислота. Он еще раз взглянул на проклятого, наклонившись к его лицу, словно хотел полюбоваться своей работой -- и отшатнулся, не в силах подавить звериный ужас, не в силах сдержать безумный вопль.

Смотревшие на него пустые страшные кровавые глазницы были -- зрячими.

...Его отпустили. Он поднялся сам: никто не помогал ему. Валар отводили глаза. У Ауле дрожали руки.

Он покинул чертоги Кузнеца и пошел вперед. Он знал, куда идти, и никто не смел подтолкнуть его -- никто не смел коснуться его; он был словно окружен огненной стеной боли. И тяжелая цепь на его стиснутых в муке руках глухо мерно звякала в такт шагам.

Выдержать.

Он оступился, но выпрямился и снова пошел вперед.

Не упасть. Не пошатнуться. Выдержать. Не закричать.

Только... Нестерпимо болела голова, сдавленная шипастым беспощадным раскаленным железом, и из-под венца медленно ползла кровь -- неестественно яркая на бледном лице.