Черная книга

– Наверное, я улыбаюсь, потому что мне есть что вспомнить, – грустно улыбнулась она.

Эрмелинда действительно много вспоминала. Ее первый муж Хейн Берингар был старым воякой, пьяницей и большим любителем женщин. Эрмелинда всегда побаивалась Хейна. Может быть, слишком часто и при первом удобном случае она выказывала ему знаки почтения, а, пытаясь заглушить свой страх, часто напоминала себе о женских добродетелях, главными из которых являются скромность и покорность.

Ганс Обенау заставил Эрмелинду забыть ее страхи, он дал ей любовь, но помнил ли он о ней сам хотя бы через четыре года после свадьбы? Вечный непоседа, он был менее воинственен, чем Хейн, и более деятелен в делах политики. Последние шесть лет жизни с ним превратились в сплошное ожидание… Уже теперь вспоминая лицо Ганса, Эрмелинда смотрела на него спокойно и без чувства потери. Вечный странник Ганс Обенау не мог не уйти и оставался с ней только на время. Это время становилось все короче и, наконец, – нет, не исчезло, – а просто растворилось в чем-то гораздо большем, чем оно само.

Адольф Бибер слишком любил деньги, он был толст, неуклюж и все беседы с ним, всегда кончались разговором о нем самом и его делах, врагах и кознях, которые строят ему эти враги, хотя сам барон Бибер мог дать фору любому по части подвоха. Воспоминания о толстом бароне если и тревожили иногда Эрмелинду (что случалось довольно редко), то она невольно начинала улыбаться и даже трагическая смерть барона, не могла подавить эту улыбку. Адольф Бибер словно прожил свою жизнь в крохотной комнате, возбужденно меряя ее периметр шагами и почти не выглядывая в окно. Иногда он подходил к столу, делал какие-то расчеты на скомканных бумагах и снова шел по кругу. Имея такого мужа, Эрмелинда снова пыталась вспомнить о женском смирении, но вдруг заметила, что ей стали сниться сны, в которых ее обнимает другой мужчина. Все начиналось с нежных прикосновений, затем желание нарастало, оно становилось тяжелым, проникало внутрь и становилось таким огромным, что ему нельзя было сопротивляться. «Ведь все уже случилось…» – словно утешал ее чей-то вкрадчивый голос еще до того, как желание проникало в нее и заполняло ей полностью.

Адалбречт Харман… Он не мог не появиться в жизни Эрмелинды, потому что все действительно случилось еще до того, как этот человек пришел в Берингар. Однажды в детстве Эрмелинда болела корью и по ночам, когда приходил жар, ей казалось, что ее кровь становится тяжелой и густой, как мед. Примерно такой же была и ее любовь к Адалу – тяжелой, всепроникающей и в тоже время до боли сладкой. А еще это была худшая форма рабства. Эрмелинда довольно быстро поняла, что представляет из себя избалованный мальчишка, но ничего не могла с собой сделать. Она хотела владеть им, как владеет ребенок любимой игрушкой, а когда Адал снова и снова ускользал от нее, ее страсть к нему становилась еще тяжелее, еще слаще и еще мучительнее.

Эрмелинда подняла глаза и осмотрела ромашковое поле.

В ее голове промелькнула, казалось бы, случайная мысль: «Я никогда не видела ничего более красивого…»

Воспоминания отхлынули, пожилой женщине стало легче.

– Ты, знаешь, Мария, – сказала Эрмелинда. – А я ведь очень старая… Старая-престарая!

Та быстро поцеловала ее в щеку.

– Еще не очень старая, – убежденно сказала девочка. – И ты самая красивая!

– Даже сейчас?

– Да!

Разговор с внучкой немного развлек Эрмелинду. Она невольно любовалась юным лицом Марии, ее детскими, чуть резковатыми движениями и удивительно светлыми, широко распахнутыми глазами.

– Ой, бабочка! – вскрикнула Мария.

Девочка побежала в поле, размахивая цветной косынкой.

Она оглянулась и крикнула:

– Бабушка, я сейчас!..

Ловля бабочки была похожа на веселый танец.

Солнце поднялось уже довольно высоко, тень от дуба, под которым сидела Эрмелинда, стала короче и солнечные лучи, пробиваясь через листву, упали к ногам женщины. Рассматривая огромное поле ромашек и внучку, Эрмелинда вдруг ощутила невероятное чувство свободы. Оно было безмерным, как голубое небо и чистым, как свет солнца.

Вернулась Мария. Девочка принесла в сомкнутых ладошках пойманную бабочку.

– Смотри, какая она красивая, – восхищенно сказала девочка.

Мария осторожно приоткрыла ладони и Эрмелинда увидела яркие, большие крылья.

– Отпусти ее, – Эрмелинда прикоснулась к рукам девочки и развела их в стороны. – Пусть она летит. А нам пора домой.

Эрмелинда встала и подошла к дубу. Проведя по его шершавой коре рукой, женщина взглянула вверх, на густую листву. Она вспомнила Готфрида, таким, каким он был в юности – смущенным юнцом, готовым покраснеть в любую секунду. В эту минуту она смотрела на него так, как смотрит мать или сестра и вдруг поняла, что скучает о нем. Эрмелинда снова прикоснулась к коре дуба, и ей показалось, что она похожа на прохладную броню.

«Я бы никогда не смогла полюбить его так, как Ганса или Адала, – подумала Эрмелинда. – Но почему теперь, когда те двое ушли, я скучаю по тебе, Готфрид?..»