Черная книга

Не знаю, куда мы направились в темноте: к Золотому Рогу или к Мраморному морю? Море, как и темный город, было спокойно и безмолвно. На том месте, где я лежал, я чувствовал едва различимый, слабый запах тумана. Услышав вдалеке шум мотора, лодочник сказал тихо: «Ну вот, плывет! Каждую ночь плавает!» Мы причалили к мосткам, заросшим мидиями, и в нашу сторону устремился яркий луч света, совершенно ослепивший меня; луч гулял по городу, берегу моря, мечетям, прыгал в разные стороны. Потом я увидел медленно приближающееся белое судно; на палубе выстроились часовые в спасательных жилетах и с оружием; наверху, на капитанском мостике толпа, и среди нее на возвышении – одинокий «Великий Паша». Он был в тени, и я едва различал его фигуру на движущемся судне, но все же сумел рассмотреть, что одет он так, как одевался я. Я попросил лодочника следовать за судном, но тщетно: он сказал, что вот-вот начнется комендантский час, что он не враг себе, и высадил меня в Кабаташе. По опустевшим улицам я дошел до дворца и тихонько пробрался в свои покои.

Ночью я думал о нем, о похожем на меня лжепаше, но меня не интересовало, кто он или что делает на море, просто это был повод подумать о самом себе. Утром я приказал сократить на 60 минут комендантский час: мне казалось, так я смогу лучше проследить за ним. Я выступил по радио и сообщил народу о сокращении комендантского часа. Кроме того, чтобы создать видимость смягчения обстановки, я приказал выпустить из тюрем часть заключенных.

Было ли в Стамбуле больше веселья на следующий день? Нет! Это доказывает, что глубокая печаль моего народа не следствие политического давления, как это утверждают мои оппоненты, а имеет иные, более глубокие корни. На следующий вечер народ, как и накануне, курил сигареты, грыз семечки, ел мороженое, а в кофейнях рассеянно слушал мое выступление по радио; но как они, эти люди, были естественны! Находясь среди них, я страдал, как лунатик, который не может вернуться в реальность, оттого что не в состоянии проснуться. В Эминеню я увидел лодочника, который, казалось, ждал меня. Мы сразу вышли в море.

На этот раз ночь была ветреная, море волновалось. «Великий Паша» заставил себя ждать, он опаздывал, словно получил какое-то предупреждение. Мы причалили опять возле Кабаташа, и я стал наблюдать: сначала за судном, потом за самим «Великим Пашой». Я подумал, что он красив: можно ли поставить рядом два слова – красивый и настоящий? Он снова возвышался над всеми на капитанском мостике, и глаза его были устремлены на Стамбул, на людей, словно он вглядывался в историю. Что он видел?

Я сунул лодочнику пачку розовых купюр, он налег на весла. Качаясь на волнах, мы догнали их в районе Касымпаша, неподалеку от судоверфи, где они высадились на берег: рассевшись по черным и синим автомобилям, среди которых был и мой «шевроле», они вмиг растаяли во тьме Галаты (район в центре Стамбула). Лодочник стал волноваться, что мы опоздаем, нарушим комендантский час.

Ступив на землю после довольно долгой качки, я решил, что чувство нереальности возникло у меня из-за того, что я нетвердо стою на ногах, но оказалось: нет. В этот поздний час, когда я шел по пустынным – в соответствии с моим приказом-улицам, все вокруг выглядело настолько нереально, что мне почудилось то, что, я считал, можно увидеть лишь во сне. На дороге от Фындыклы (Район в европейской части Стамбула) до Долмабахче бегали только своры собак. Но вдруг откуда-то появился продавец кукурузы; он со страхом посматривал в мою сторону и торопливо толкал тележку шагах в двадцати от меня. Я понимал, что он боится и убегает, мне хотелось сказать: меня не надо бояться, опасность-за аллеей каштанов, на большой дороге; но я был словно во сне и не мог ничего сказать, а оттого, что не мог ничего сказать, мне самому было страшно, и оттого, что мне было страшно, я не мог ничего сказать. Я знал, что страшное – за деревьями, которые медленно проплывали мимо нас; я ускорил шаг, продавец кукурузы, глядя на меня, тоже заторопился; это было какое-то наваждение, что именно это было, я не знаю, знаю только, что это не было сном.

Утром я потребовал, чтобы комендантский час отодвинули на более позднее время: мне не хотелось еще раз пережить ночные/страхи. И снова выпустили часть заключенных. На сей раз я даже ничего не объяснял; по радио передали одно из моих старых обращений.

Я уже знал, что в городе от моих новых распоряжений ничего не изменится, и оказался прав: некоторые кинотеатры ввели более поздние сеансы, вот и все. Остальное было как прежде: розоватые от краски руки продавцов сахарной ваты, белые лица западных туристов, которые, правда с сопровождающими, осмелились выйти на улицы города в вечерний час.