Черная книга русалки

– Интересно? – Брюс вошел не через дверь, а откуда-то из-за шкапа с книгами. – Это мой кабинет. Нравится?

Еще бы. Микитка, когда в силу войдет, тоже такой соорудит. А то и лучше.

– Ну-ну, посмотрим. – Яков, обойдя вокруг стола, сдернул Микитку с кресла и, указав на другое, поплоше, сказал: – Там твое место. Будет. Если я тебя возьму.

Возьмет, решил ведь все, Микитка видит...

– Сила – лишь сила. – Брюс, выбрав один из свернутых листов, раскатал его поверх прочих. – К силе, кроме знаний, много чего еще нужно. Значит, ты ее видел?

Кивнул Микитка, шею вытягивая, – любопытно ему было поглядеть на бумаженцию брюсову. Увидел, но не понял ничего: зверье какое-то, знаки, линии, письмена или узоры. Не разобрать.

– Рассказывай. Только подробно все, с самого начала...

Микитка и рассказал. И про то, как родители померли, а его самого дядька забрал, и про то, как жилось ему в доме чужом, про обиды свои – все вдруг вспомнились, с первого же дня, когда Фимка за ухо оттаскала, которое потом три дня распухшим было...

Говорит, а Брюс слушает. Внимательно, не мешая и не поторапливая, с видом таким, будто и вправду интересны ему Микиткины злоключения. А тот и рад бы уже остановиться, да не может, язык сам по себе мелет, слова узорами выплетая. Вот и про сон рассказал, и про болезнь свою, и про холод, который долго потом мучил, и про то, как на Егорку почесуху наслал, а Нюрку вылечил, и про ярмарку с цыганами...

Сушь рот дерет, в горле ком стоит, а Микитка уже и до болезни Егоркиной дошел, а после и до выздоровления. И до перемен, каковые никто из домашних замечать не желал. Слушает Брюс, кивает, белые колтуны парика качаются крыльями гусиными, губы тонкие, лягушачьи, шевелятся, нос кривится.

Некрасив колдун. Кожа темная, оспинами битая, лицо худое да костлявое, шея тонкая с кадыком выпирающим, а глаза серые, точно камень-гладыш, до скользоты рекою вылизанный. Глянешь в такие – мигом про все забудешь.

Но вот дошел Микитка и до смерти Егоровой, и до своего из дому ухода, и до деда лесного, который тайными тропами до самое Москвы довел. И только тогда ему замолчать позволено было.

– Интересно, – сказал Брюс, над бумагою своей склоняясь, взял инструмент – с виду как есть рогатина железная, на концах заточенная, – и принялся вымерять чего-то. Раз засечку сделал, другой, а на третий, лист насквозь проткнув, чертыхнулся.

– Кто она? – осмелился Микитка вопрос задать.