— Позволь мне сделать это для тебя, — шепчет он, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Ты ведь не зря выжил, сынок. Ты мог умереть в той спальне. Ты должен был умереть от такого ранения, но ты не умер. Ты преодолел все трудности и вернулся к нам. Ты сделал это не для того, чтобы провести остаток своей жизни в бетонной камере. У тебя есть второй шанс. У
Я вырываю свою руку.
С неба слышатся какие-то звуки. Первые признаки надвигающейся непогоды, тучи темнеют.
Он прокашливается, вытирает глаза рукавом, берет себя в руки и снова загоняет эмоции в привычное место — туда, где их не видно.
— Тебе нечем защититься, — сетует он. — На суде ты проиграешь. Судья будет вынужден приговорить тебя к пожизненному заключению. Если ты попытаешься сбежать и тебя поймают, то какая разница? Они не могут приговорить тебя к чему-то большему, чем пожизненное.
Мы оба это прекрасно понимаем. Мое дело — проигрышное, потому что я не могу ничего вспомнить. Я — немощный. Меня толкают на боксерский ринг со связанными за спиной руками.
— Такого же мнения была бы и твоя мама, — продолжает убеждать он.
— Нет, не… — Я поднимаю палец. — Мама не захотела бы, чтобы я брал на себя то, чего не делал.
Отец резко опускает руки и смотрит на меня так, как смотрел, когда я был ребенком — ребенком, который натворил что-то такое, что вызывает у него сильное раздражение.
Выражение разочарования и мольбы на его лице медленно меняется на что-то более темное и холодное. Что-то навязчивое и очень-очень грустное.
— Откуда ты знаешь, что не делал? — шепчет он. — Откуда ты знаешь?
86
Прокурор штата Маргарет Олсон стоит перед присяжными и застегивает пиджак своего мягкого серого костюма. Все стулья в зале суда заняты. Сидящие на них люди молчат в напряженном ожидании. Уже вторая половина дня. Первая половина ушла на выбор присяжных. Времени сегодня остается только на вступительную речь обвинения.
Олсон слегка поворачивается — так, чтобы можно было показывать в мою сторону жестами. Стилсон предупредил, что она будет это делать. Она, выдвигая против меня обвинения, будет показывать на меня рукой.
— Детектив Уильям Харни был коррумпированным полицейским, — говорит она. — Коррупционером, который знал, что его вот-вот разоблачат. Поэтому он попытался замести следы единственным способом, на какой был способен. Он убил ключевого свидетеля, убил своих коллег-полицейских, которые уже подбирались к нему, и убил прокурора, которому поручили проводить расследование.
Она поворачивается и показывает на меня, выставив указательный палец.
— Подсудимый убил четырех человек, поэтому обвиняется в четырех убийствах.
Я качаю головой, но не в нарочитой манере:
— Подсудимый совершал одно из старейших из оговоренных в законодательстве преступлений, — продолжает она. — Он занимался «крышеванием». Если вы — полицейский, а кто-то занимается чем-то противозаконным, вы говорите ему: дай мне немного денег, а я сделаю так, что тебя не арестуют. Я буду твоей «крышей».
Она кивает и делает паузу, давая присяжным возможность вдуматься в ее слова. Убедить присяжных, являющихся жителями Чикаго, что какой-то полицейский коррумпирован, не сложнее, чем убедить Дональда Трампа, что он — яркая личность. Более того, половина из присяжных живут в пригородной части округа Кук, а многие жители пригорода считают, что мы в Чикаго только то и делаем, что занимаемся коррупцией.
Олсон рассказывает им про особняк-бордель в районе Голд-Коуст, показывает какую-то фотографию, напоминает о том, о чем они уже слышали на протяжении года из средств массовой информации, — о бывшем мэре, архиепископе и прочих богатых и знаменитых клиентах особняка-борделя.
— Подсудимый «крышевал» этот элитный публичный дом, — вещает она, — и до его разоблачения оставалось уже
Олсон кладет на высокую подставку огромную фотографию обаятельно улыбающейся Эми в форменной одежде прокурора.
— Эми вот-вот должна была разоблачить преступный бизнес. Она уже собиралась нагрянуть в бордель с облавой. Мы покажем вам запрос на ордер на обыск, который она составила. Из документа станет понятно,
Несколько присяжных в знак согласия кивают.