Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Андрей и Александр Руб Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Часть первая. Начало

Глава 1

Мерилом справедливости не может быть большинство голосов.

Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер.

Я медленно выплывал из душного дурмана беспамятства. С неимоверным трудом поднимались склеившиеся веки. Было ощущение, что к ним привесили многотонный груз. Наконец я смог их разорвать. Перед глазами маячило смутно различимое белое пятно.

Потолок…

"Странно… с совсем незнакомыми мне разводами…".

Слабость в теле неимоверная… рук не могу поднять и во рту поселилась великая сушь…

"Это что ж за похмелье-то такое…? Что ж я вчера пил-то? Не помню ни черта! Так вроде я вчера не пил… или это было позавчера?", — память наглухо отказывалась работать. На этом мои мысли и закончились. Сбоку кто-то застонал. Попытавшись повернуть голову, чтобы посмотреть, я получил такой разряд боли в голову, что с коротким стоном провалился в блаженное беспамятство.

Новое "пробуждение" принесло все ту же муть — рваные пятна размытого белого, которые чуть спустя собрались во всё тот же потолок с незнакомыми разводами. Неимоверное усилие, чтобы собраться и посмотреть… — снова сожрало все силы. Запекшиеся губы никак не хотели выдавить из себя хоть звук. Язык сухим рашпилем ворочался во рту.

Сил не было — совсем. Глаза закрылись.

"Все-таки я отравился водкой… Помру, наверное, скоро", — привычно и бодро пошутил я. Привычная шутка — успокоила.

Мысль о скорой смерти оставила лишь серый налет равнодушия перед коротким ужасом возможного и уже наверное привычного мне — "Ничто". Проложила к нему зыбкий мостик.

"Нет, не умрешь ты скоро…", — послышался вдруг горячечный шепот умирающего кого-то. Кого-то, кого я ощущал почему-то неимоверно близким. А у меня было чувство дежавю. Я сам себя начал убеждать — "Все нормально…

Это просто "белочка" от "паленой" водки… А я просто рехнулся". "Да, нормальный ты! Ты жить будешь — долго. Я знаю!", — кто ответил мне внутри меня. "Помираю я, брат…", — горячечный шепот заторопился сказать что-то важное… что-то — что для него важнее жизни. Как последнее — "Прости"… или "последняя воля"…

"Не успел я… не успел — отомстить", — внутри меня плеснула, разлилась половодьем насквозь знакомая, но не моя… не моя, но такая знакомая… — черная подсердечная злоба.

"Ты отмсти за меня… А то что ж это получается — зря всё? Зря я столько воевал? Зря дожил до Победы? Не погиб, не скурвился… — зря!? Расслабился я… поторопился… — мир ведь. И вот результат… — убили меня…", — голос слабел. Он торопился успеть сказать… передать… объяснить.

"Знаю я… — ты жить будешь…! Мертвым… им ведь ненадолго будущее открывается… — ты знай это!", — горячечный шепот наливался убеждением. "Я хоть — коммунист и полный материалист… но поклянись мне… Христом богом молю… — поклянись, что прикончишь ты этих тыловых крыс! Хоть одного этого — доктора. Убей эту суку!!!".

Я промолчал… но начал понимать, что меня колотит от ненависти — чужой.

Чужой, но постепенно как-то становившийся моей…

Меня опаляли изнутри чужие чувства. Бились внутри какими-то волнами, что-то размывая. Взламывая защитную корку наплевательства на всё и всех. Смывался пепел со сгоревших надежд и погасших чувств. Ненависть подтачивала изнутри и билась как волна об утес, об тот черствый панцирь равнодушия, которым я оброс за многие годы и который помогал мне зачем-то жить.

"Ведь любил же ты когда-то?", — с невысказанной надеждой прозвучал голос.

"Любил…", — нехотя согласился я. С циничной усмешкой вспомнив сбежавшую от моего пьянства по выходе на пенсию, жену.

"Отомсти за меня, брат! Те, которые меня убили — бог с ними. Ты достань тех сволочей… — кто виноват…", — шепот бился внутри головы и уже начинал восприниматься, как мой собственный внутренний голос. "Я когда понял, что помираю… бога попросил!!!", — голос взлетел и опустился, "… и черта попросил… — душу возьмите — но отомстить дайте!!! Видать кто-то меня услышал…", — чужие слова и чувства распаляли меня изнутри огнем. Огнем почти забытых страстей молодости… Яркостью чувств, когда и я… вот так вот — искренне и чисто, мог любить и ненавидеть.

"Ты живи, брат!", — голос заторопился. "Чую я… — всё. Вышло оно… — время у меня. Так что? Отомстишь?".

"Зачем оно мне?", — задал я вопрос в никуда, то ли — самому себе, то ли — этому голосу-шепоту.

"Ты — честный… я знаю!", — с какой-то обреченностью заторопился голос. "Если пообещаешь — сделаешь…", — голос слабел.