Черная кровь ноября

Кристина помахала ей и направилась к дороге, за которой расстилались невероятно зеленые поля, а по ним бродили упитанные коровы. К тем самым курганам вела деревянная калитка с чугунной щеколдой. Выглядела она так, будто ее вчера сотворили в цехе реквизита для съемок «Хоббита» – со всеми положенными потертостями и вьюнком, взбирающимся по толстым брусьям.

Щеколда глухо стукнула, упав на место, деревянная калитка скрипнула, но больше никаких звуков на поле слышно не было, только тихо-тихо шептал ветер, трогая высохшие травы на вершине кургана.

Кристина взобралась на курган, увидела впереди еще два похожих и поле с пасущимися коровами, темную рощу, окруженную высокой оградой, а за ней – дорогу к музею, по которой пылил автобус-шаттл, увозивший Варю и парней.

Налево дорога уводила к Стоунхенджу, куда стекались ручейки туристов.

Но все это было словно в немом кино – здесь, на холме, царила непроницаемая тишина, и Кристина вдруг наконец ощутила древнюю магию, которую тщетно искала у старых камней.

Откуда-то из земли, из глубины, скрытой под сочной зеленой травой, к ней тянулось что-то древнее, но знакомое. Страшное, но родное. Невероятно могущественное и огромное, но звенящее острой нотой возвращения домой после долгих странствий.

Кристина опустилась на колени, прижала ладони к земле и закрыла глаза. И планета толкнулась ей в пальцы всей своей мощью.

Синее небо мгновенно заволокло черными тучами, и на Уилтшир стеной обрушился ливень.

Сердце

В глубокой и пыльной тьме золотое сердце вдруг дернулось, рассылая по незримым артериям и венам мира сверкающие искры, осветило тесное пространство и… забилось.

Медленно, невероятно медленно, один удар в минуту, но ровно и сильно, проталкивая через себя магию – кровь живого мира.

2. Ирн

Зашевелились поблекшие листья, расползлась под струями дождя жирная коричневая грязь. Из ночной тьмы на землю выливались потоки воды – часами, днями. Влага пропитывала почву до самых глубин, до тех слоев, что не помнили света звезд.

И оттуда, из мешанины давно сгнивших трупов, истлевших трав, осколков горшков и расползающихся на волокна погребальных одежд, на поверхность начало выбираться нечто древнее, очень мрачное и злое.

Сначала появилась бледная, испачканная грязью рука. Тонкие длинные пальцы, похожие на паука-умертвие, ощупали все вокруг: мокрые листья, липкую чавкающую землю, скользкую от дождя траву. Судорожно, нервно, словно не веря.

Неделя после Самайна[1]. Поздновато для воскресших мертвецов. Все они давно восстали, опали, рассыпались, превратились в перегной, удобрили будущие кормовые луга. Кто бы ты ни был – ты опоздал.

Вслед за рукой появилась вторая. Обе уперлись в поддающуюся грязь, ухватились за толстые подземные корни и потащили за собой все остальное: тощее тело, изрезанное ранами, из которых до сих пор сочилась черная кровь. Светлые волосы прилипли к острым скулам, худое лицо уродовала злобная ухмылка.

Но зеленые глаза – цвета травы на кельтских равнинах – распахнулись в дождливой тьме и тотчас сузились, оглядывая круг сплетающихся ветвей орешника, труп белки под ногами, облачное небо над головой и обнаженное свое тело, где, прямо в груди, на месте сердца зиял провал.

Да, он опоздал. На десять тысяч лет, на жизнь, на несколько часов, коих его врагам хватило для того, чтобы убить Айну, – на несколько мгновений, которых не хватило ему, чтобы распознать ловушку. Вот и теперь он не успел – будь сегодня Самайн, знал бы, где взять самый страшный меч, объявить битву и уничтожить всех, кто погубил его.

Но они впустили ноябрь. Они впустили ноябрь в город, и, значит, сражение неизбежно.

Глаза Ирна были полуслепы после тысячелетий под землей. Он стирал с лица дождь, но тот снова застилал взгляд. Распахнутые раны саднили и пачкали черной кровью бледную кожу. А там, где зияла дыра, и вовсе выжигало холодом. Но он пробудился, вернулся, а им придется придумать для него титул пострашнее, чем Кровавый Король. Если им не понравилось, что он устроил после смерти своей золотой Айны, как же им не понравится то, во что он превратит мир сейчас, когда собирается отомстить!

Киндеирн, Кровавый Король, вестник ноября, привычно протянул руку не глядя – призывая регалии. Нетерпеливо дернул пальцами. Неподалеку он чувствовал ольху, свое дерево, и она должна была отдать корону, меч и плащ. Но на повторный жест – уже с раздражением – она снова не откликнулась, даже не шевельнула листьями.

Ирн повернул голову, с изумлением взирая на мертвое дерево. Совсем неживое. В листьях тек древесный сок, корни питались тем, что добывали из плотной богатой почвы, ветви шумели на ветру, но в ольхе не ощущалось ни капли магии, ни капли жизни. Пустота выжрала ее изнутри.

Он обратился к могучему дубу – триста или четыреста лет, его душа наверняка слишком гордая для служения забытому королю, но Ирну будет приятно ее сломать, ведь его взбесила пустышка-ольха. Но и дуб не шевельнулся, не откликнулся.

Вообще.

Ни подчинения, ни битвы, ни капли золотого сока в древесных жилах.

Мертв.

И они все мертвы.