Черная линия

— Перерыв окончен! Арно: свет в порядке?

Хадиджа проводила взглядом Венсана, устремившегося к площадке. Несмотря на огромный вес, он оставлял за собой какой-то лихорадочный, люминесцирующий след. Марк прошептал:

— Идите. Он ждать не любит.

Хадиджа улыбнулась и попыталась найти какие-то ответные слова. В голову не пришло ничего. Вот черт! Она вернулась на площадку. Визажист, размахивая своими кисточками, остановил ее возле юпитеров. Она непроизвольно бросила взгляд в темноту. Она готова была поклясться, что журналист наблюдал за ней, но с каким-то озабоченным, почти недовольным видом. «Наркоман», — снова подумала она. Человек во власти наваждения, которое никто не в силах разделить. И она почувствовала, как ее охватывает жар…

Визажист наконец отпустил ее. Она вышла на площадку. Ее не покидало изумительное ощущение, будто она — принцесса, на которую обращены все взоры. Венсан скомандовал:

— В ту же позу, по-турецки. Все очень чисто. Покажи свою сторону «дзен».

Хадиджа улыбнулась этой новой глупости и повиновалась. Она словно парила, захваченная новыми, переполнявшими ее ощущениями. Летучая влага, легче воздуха.

И вдруг, несмотря на ее веселье, несмотря на юпитеры, все померкло. Она вспомнила о своей собственной тайне.

О проклятии, запрещавшем ей любить.

Индейский ожог.

Так маленькие девочки называли «пытку», которой они подвергали друг друга. Запястье жертвы сжимали обеими руками и поворачивали их в разные стороны, что вызывало ощущение болезненного жжения.

Индейский ожог.

Подходящее название для пытки. В детстве Хадиджа всегда представляла себе индейцев, трущих друг о друга кусочки дерева над кучей сухих листьев: сначала появляется тонкий дымок, потом несколько искорок…

Именно это она чувствовала, занимаясь любовью. Страдание, когда мужчина входил в ее тело. Трение тканей, остававшихся сухими, готовыми воспламениться. Она советовалась со многими гинекологами. Диагноз оставался неизменным. Отсутствие вагинального секрета. При этом — никакой патологии. «Все идет от головы», — повторяли ей.

Серьезно? Врачи говорили ей о фригидности, о блокаде, о терапии… Ей прописывали лекарства, мази, «если вдруг понадобится», и при этом подсовывали адрес специалиста — психиатра-сексопатолога.

Хадиджа соглашалась, не уточняя, что уже пять лет ходила к психоаналитикам, что позволило ей «преодолеть» кое-какие последствия перенесенных травм. В частности, воспитания, прошедшего под знаком героина. Но годы копания в самой себе не смогли ничего сделать с огнем. Хадиджа все еще горела. Она высохла навсегда. Настоящая пустыня, усеянная костями мертвых животных, выбеленных солнцем.

И при этом она часто влюблялась. Ей хватало взгляда, улыбки в аудитории. Или даже в супермаркете. В такие моменты она чувствовала себя совсем больной, как при гриппе. Она воспринимала любовь как неясное, успокаивающее излучение, заполнявшее ее грудь, обволакивавшее все ее тело. Красный коралл: таким она представляла открывавшееся в ней желание. И конечно, она пользовалась неизменным успехом. Настоящая царица Савская, берущая в плен мужчин. Но очень скоро они понимали, что что-то не ладится. Их безошибочный инстинкт, позволявший им избегать любых осложнений, подсказывал, что Хадиджа не такая, как другие. Слишком непонятная, слишком сложная…

— Эй, Хадиджа! Что с тобой? В последний раз прошу тебя: встань. Как по-твоему, это возможно?

Она повиновалась. Между двумя вспышками она попыталась еще раз рассмотреть рыжего. Он все еще там? Он смотрит на нее? Она чувствовала, что загадочный журналист притягивает ее. И в то же время словно какие-то датчики сигнализировали ей об опасности: какой-то одержимый, безразличный к окружающим, зацикленный на своих идеях.

— Теперь повернись. Стоп! Вот так, на три четверти… Очень хорошо.

Она напрасно вглядывалась в тень за зонтами: никого.

— Хадиджа? Черт. Можешь мне улыбнуться пошире, а?

Она только что заметила его, он стоял возле просмотрового стола. И в тот самый момент, когда она его увидела, случилось чудо. Любовная сцена, подобной которой не было ни в одном из столь любимых ею египетских мюзиклов.

Думая, что никто его не видит, журналист стащил одну из ее фотографий и сунул себе в карман.

26

Когда Жак Реверди узнал, что в тюрьме будет проводиться массовый медицинский осмотр для выявления возможных случаев атипичной пневмонии, он понял, что ему представляется именно тот шанс, которого он ждал. Впрочем, он не знал, как именно воспользоваться открывшейся возможностью. Он думал об этом четыре дня, но ответа так и не нашел.

Сейчас, в одиннадцать утра двадцать третьего апреля, он дожидался приема в огромной очереди и по-прежнему не представлял себе, что делать.

На самом деле в данный момент ему было на это наплевать.

Потому что уже два дня он находился под сильнейшим впечатлением.

Под впечатлением от лица.