Черная месса

Эдит застыла в отчаянии, Максль как громом пораженный взирал на драку. Такого никогда еще здесь не случалось. До сих пор вопреки всем раздорам и склокам дамы в этом первоклассном заведении вели себя разумно.

Кто знает, когда бы закончилось это безобразие, если бы в ту же минуту молния чрезвычайного события не ударила и в этот дом.

Будто внезапно выросший из-под земли, возник гонец — ординарец шестого драгунского полка. Обычно, если по какой-либо причине появлялся тут представитель государственной власти — господин из санитарного ведомства, к примеру, или служащий полиции, — то свое присутствие он умел деликатно скрывать. А этот солдат, русый юнец из чешских крестьян, вышел на пустую сцену тяжеловесно и неожиданно. Он стоял посреди ведьмовской пляски, разорвав полную пота и дыма атмосферу вихрем румяно-свежего воздуха. Истинно по-фронтовому действовал солдат в мундире, в шлеме, с патронташем, с палашом и крупными колесиками шпор...

В одно мгновение драка прекратилась. Дамы торопливо приводили себя в порядок, будто ничего не произошло. Внезапно воцарилась глубокая тишина. Каждый ощущал веяние рока. Даже в призрачный облик Максля вошла действенная жизнь. Он лично провел посланца куда требовалось.

Двумя минутами позже внизу в прихожей заскрипели тяжелые кавалерийские сапоги и захлопала входная дверь. Медленно, задыхаясь, карабкался ошарашенный Максль вверх по лестнице. Он бормотал невнятные жалобы.

Мало-помалу вытянули из него ужасное известие: в Сараево убит наследник престола.

Никогда еще столь уважаемый дом на Гамсгассе не пустел так быстро, как в эти ночные часы. Казалось, дионисийское изобилие, беззаботный шум Большого Салона в значительной части были фальшивы, — так скоро господа влезли обратно в свои шкуры. Доктор Шерваль, остроумный ночной пират, превратился вдруг в солидного человека, который с тревогой — он был офицером запаса, — прозревал будущее. Господин президент, как пыльцу с сюртука, смахнул с себя легкую небрежность, которую допускал в предыдущие часы. Он укоризненно бормотал: «Так и бывает, когда выходишь по вечерам». Почему он так думал, какую зловещую связь нашел между разразившейся катастрофой и легкомысленно проведенным вечером — осталось неясным.

Баальбот больше не был обязан ради своей гордости настаивать на том, чтобы Людмила его обслужила.

Лейтенант Когоут и оба добровольца сделали решительные непроницаемые лица, будто готовятся председательствовать на военном суде. Господин фон Пепплер романтически закутался в плащ и, с жаром оповещая о событиях, заключил мир с молодым поколением. Все кинулись толпой вниз по лестнице. Хотели отыскать газетные редакции, чтобы узнать об истинных обстоятельствах трагедии. Вслед за основным потоком гостей в тени прошмыгнуло еще несколько смущенных фигур, которые могли потерять или особо чувствительную репутацию, или исключительное супружеское счастье.

В покинутом Салоне рядом с Нейедли сидел только хозяин дома. Сокрушенный, скорчился он на скамеечке у рояля. Казалось, он забыл обо всем ужасном, когда пролепетал:

— Мне пора идти спать, Нейедли?

Тапер зевнул:

— Идите-ка спать, господин Максль, никто сегодня больше не придет.

Испуганный взгляд Максля пронзил старика:

— Но я сплю слишком быстро, Нейедли, я только что проспал десять лет... Я боюсь спать, Нейедли...

Нейедли больше не отвечал: он был занят тем, что сливал остатки коньяка в один стакан, который потом с продуманной тщательностью осушил. Не обнаружив больше спиртного и взглянув на хозяина, сидевшего с закрытыми глазами, Нейедли сгреб с тарелки чаевые и, тихо постанывая, улизнул на цыпочках.

Он не слышал уже боязливого вопроса, прозвучавшего вслед ему:

— Надо идти спать, Нейедли?..

Большой Салон подвергся полному разгрому. Осколки разбитых рюмок покрывали пол, упавшие стулья не давали пройти, отовсюду пахло пролитым вином, кофе, шнапсом. Мутное облако стояло в воздухе. Максль жмурился в этом опустошении. Он глубоко вдохнул, будто хотел позвать Эдит и распорядиться привести все в порядок. Складки бессильного гнева прорезали внезапно его лоб. Однако он только хватал ртом воздух, и ни звука не сходило с его дряблых губ. Наконец он встал и пошел, шатаясь, из комнаты. Долго еще слышно было его тяжелое шарканье, пока не затихло наверху, в мансарде.

Когда снаружи, на узкой улочке, воцарилась тишина, Людмила не могла уже бороться с собой и — что дамам строго запрещалось, — открыла дверь в ночную мглу.

За дверью стоял Оскар.

Людмила хотела убежать обратно, но, судорожно вскрикнув, остановилась, обессиленная.

VI

Теперь Людмила сидела подле Оскара в кухне, где уже были накрыты столы.

Кухня — настоящее святилище этого дома: кафельные стены, четыре обтянутых белой клеенкой стола, — кухня действительно была роскошным помещением. Кто мог проникнуть сюда, тот не считался более гостем, чужаком, приправой, в любовных связях оставался свободным от обложения, принадлежал к шайке, разделял тайны широко распространенной профессии.