Черная моль (сборник)

Но тут есть и еще один аргумент. Задумывались ли вы когда-нибудь, почему врачам запрещено даже в случае смертельной, жестокой болезни прекратить мучение умирающего? Ведь это, кажется, самое гуманное, что может в данных условиях предпринять врач. Но нет, это запрещено ему не только законом, но и медицинской этикой. Почему же? Потому что – а вдруг? Вдруг что-то случится, некое чудо, и человек поправится? Медицина понимает, что пока она не всесильна и не всезнающа, что еще многое ею не познанное таится в удивительном создании природы – человеке. А кроме того, вдруг врач ошибется и примет тяжкую болезнь за неизлечимую, кризисное состояние за предсмертное? И вот, во имя высшей гуманности, медицина отказывается от сиюминутной, благородно сознавая и признавая, что она пока не всесильна.

Здесь есть некая нравственная и, я бы даже сказал, юридическая аналогия со смертной казнью. И тут присутствует это – «а вдруг?». Вдруг что-то случится, сработает какой-то неведомый нам нравственный регулятор из прошлого или настоящего в жизни этого человека, и он, казалось бы закоренелый преступник, исправится. Возможно такое? Случалось? Да, случалось. Порой совершенно неожиданно для всех. Я исхожу здесь не только из своего собственного опыта, даже главным образом не из своего. И второе соображение, тоже по аналогии с медициной. Вдруг мы ошибемся? И примем тяжкую нравственную болезнь за неизлечимую? Больше того, у юриста здесь положение даже труднее, чем у врача. Ведь возможна и вообще ошибка, так называемая судебная, и человек вообще ничем «не болен», человек невиновен, но невероятное стечение обстоятельств помешало это установить в тот момент. Бывают судебные ошибки? Бывают, конечно.

Так вот, во имя величайшего нравственного примера и сознавая, что тоже пока не всесильна, не всезнающа, юстиция наша, располагая массой других средств воздействия, может, мне кажется, отказаться от крайнего, самого крайнего.

Были и другие социальные и психологические факторы, которые заставляли серьезно задуматься над причинами преступности и методами борьбы с нею.

В связи с этим мне хотелось бы вернуться к той группе парней, напавших на владельца «Запорожца», о которой я уже упоминал. Их было одиннадцать. У семерых оказались так называемые «неблагополучные» семьи. Что это означает?

На моих глазах со временем менялось содержание этого понятия. В первые годы после войны это были прежде всего семьи, где не было отца, погибшего на фронте. Вот так было у Мити Неверова, о судьбе которого я уже рассказывал.

Сейчас неблагополучная семья тоже включает это обстоятельство. Но отцы, конечно, не погибли. Чаще всего это развод. Проблема, которая так беспокоит нашу общественность и о которой столько пишут. Мне пришлось «видеть» эту проблему, ее горькие порой плоды, порожденные ею микрокатастрофы. Да, развод иногда единственный выход из создавшейся ситуации. Запрещать его бессмысленно и даже вредно для общества, в этом мы уже убедились. Но как важно в таком случае, чтобы сын продолжал ощущать влияние отца, хорошее, конечно, влияние, правильное. Мужская рука в жизни мальчишки, родное мужское плечо рядом необыкновенно много значат для него в это время. Однако неблагополучная семья означает полное отсутствие отца. Впрочем, такая семья может и включать в себя отца, но такого, что лучше бы его и вовсе не было. Деспот и пьяница не просто отравляет жизнь ребенка, он ее уродует и калечит, порой непоправимо. Вот такие именно семьи и были у тех семерых.

Я не буду продолжать этот анализ. Картина в общем ясна. Группа та нравственно и психологически уже была готова к преступлению, даже еще более опасному, чем то, которое они неожиданно для самих себя совершили. Им в этот момент не хватало только главаря.

И вот в повести я им дал такого главаря, который вполне мог у них и в самом деле оказаться, который в другом, схожем случае у таких вот ребят и оказался. Но этим я дал Петра Лузгина по кличке Гусиная Лапа…

Появление Лузгина необычайно осложняло, обостряло сюжет, наполняло его драматизмом бескомпромиссной, смертельной схватки, ибо Лузгин был не только умелым «воспитателем» и подстрекателем, но и опытным, наглым и сильным врагом. Борьба с ним требовала от моих положительных героев не только мужества, находчивости и упорства, но и специальных знаний, особого опыта. И я мог, в пределах, конечно, допустимого, показать эти необычные, мало кому известные знания, этот особый опыт подобной борьбы. А это, в свою очередь, позволяло детальнее, убедительнее, ярче обрисовать моих главных героев (я сейчас, естественно, говорю лишь о задаче и о возможностях, другое дело – насколько мне удалось их реализовать, тут я судить не вправе), позволяло показать моих героев в ситуациях, когда невольно и неизбежно проявляются главные свойства человеческого характера.