Черная невеста

В театре, куда леди Кессиди как-то вывела их всех – троих девиц и Бенджамина, – бинокль Дженни то и дело поворачивался совсем не в сторону сцены. На прогулках Дженни то казалась слишком беспечной, нарочито восторженной, то вдруг становилась натянутой, как струна арфы, и нервно озиралась или без объяснений решала свернуть на ближайшую тропинку в парке.

Однажды поздним вечером Флоренс, засидевшаяся за книгой, решила спуститься в столовую, чтобы налить себе свежей воды. Дом дяди находился далеко от набережных, но день выдался душным, а к вечеру в сад проникли желтоватые, неприятные щупальца тумана. Флоренс чудился в воздухе запах чего-то прогорклого, тухлой рыбы, гниющих топей, и вода в графине, простоявшая весь день, вдруг тоже начала отдавать болотом.

Звать служанку не хотелось, и Флоренс, набросив домашний халат, выскользнула из комнаты. Дом дремал или делал вид, что погружается в дрему. Леди Кессиди сидела у себя в спальне, обмазав лицо густым слоем очередного чудодейственного крема. Матильда давно ушла спать: она педантично следовала собственному расписанию и очень дулась, если из-за капризов матери или сестры приходилось возвращаться домой позже обычного. Дядюшка если и вернулся, то сидел в кабинете, а может, тоже пошел спать, ну а кузен Бенджи где-то кутил. Он сам это сказал, пообещав вернуться до рассвета и в этот раз не пользоваться окном рядом со спальней Флоренс, – в прошлый раз он разбудил ее, и она чуть не подумала, что в дом лезут грабители.

Коридоры тонули в сумраке. Флоренс шла почти на ощупь, держа в одной руке латунный кувшин, а другой еле касаясь стены.

А потом она увидела призрака.

Точнее, так ей показалось в первый момент: фигура в белом мелькнула в холле и застыла у подножия лестницы. Флоренс тоже замерла.

В призраков она не особенно верила: прогресс отвергал их, наука магии описывала лишь редкие случаи, когда дух или слепок ауры покойного являлся живым. Призраки были страшилкой для тех, кто жаждал пощекотать нервы. В пансионе девицы рассказывали о погибших или пропавших ученицах, об умершей от голода бедняжке наставнице, да много о чем, даже о злобной тени распутного епископа, наказанного за прижизненные грехи позорным посмертием. Но являлись призраки только тем, кто изматывал себя полуночными бдениями ради экзамена или тяжело, с лихорадкой болел простудой. Ее было проще простого подхватить в стенах бывшего монастыря, когда в залах зимой ученицам разрешали сидеть в шалях и перчатках: тепла от огромного камина не всегда хватало.

В общем, Флоренс не испугалась. Удивилась. Не поверила глазам. И решила, что здравомыслие вернее любопытства, поэтому отступила и спряталась в нишу за шторой. Призрак прокрался мимо нее на цыпочках, шелестя платьем и обдавая ароматом жасминовых духов. Поступь его была легка – ничего удивительного, ведь туфли призрак заблаговременно снял и нес сейчас в руке, чтобы не стучать каблуками. Белое утреннее платье Дженни и правда сияло в темноте, как саван восставшей покойницы.

К счастью, она не заметила Флоренс, а Флоренс не стала себя выдавать.

Возвращаясь наверх с полным кувшином – в столовой был ледник, еще одно чудесное изобретение прогресса, заказанное леди Кессиди через газетное объявление, и вода в нем действительно сохраняла свежесть! – Флоренс не смогла удержаться и прошла мимо спальни Дженни.

Свет там не горел, тишина висела такая, что это казалось неправильным.

Словно в комнате все еще никого не было.

Через несколько недель пикников, прогулок и посещений театров Флоренс снова оказалась перед дядюшкиным кабинетом. Ночью прошла гроза, из приоткрытого окна тянуло прохладой и запахом роз. Флоренс стояла в коридорчике перед лестницей. В животе ее ворочался ледяной страх.

Не то чтобы она успела забыть, каково это – общаться с дядей Оливером один на один. И не то чтобы она верила в искренность леди Кессиди и в то, что ее помощь – проявление чистой семейной любви. Но Флоренс успела привыкнуть к этой новой жизни – жизни за пределами комнаты, на виду у людей. В этой новой жизни, иногда утомительной, красок было больше и возможностей тоже. Флоренс чувствовала, что ей все это нравится, – настолько, что недавняя мысль о побеге и скромной жизни гувернантки потеряла привлекательность, но вот за завтраком дядюшка, оторвавшись на миг от свежей газеты, холодно попросил ее подняться к нему в кабинет.

Сердце тогда ушло в пятки, и Флоренс случайно звякнула ножом для масла о фарфоровое блюдце. Леди Кессиди поджала губы, а Матильда скривилась. Блюдце, к счастью, не треснуло, а вот уверенность Флоренс в себе – да.

Откуда-то из гостиной раздался бой часов. Десять. Флоренс расправила юбки, чувствуя, как дрожат пальцы, и постучала в дверь.

– Заходи, Флоренс, – отозвался дядюшка.

И она зашла.