Чёрная нить

Невозможная истина холодом пронзила Глена. Он отпрыгнул от широкого резака, выгнулся назад, пропуская над торсом второй удар меча и призывая чары. Их хлад разлился по венам. Снежная пыль стекла с рук, кружевом метели закружилась перед лицом мастера и заставила его отскочить.

По округе разнёсся трубный вой рога. На песнь боя начали сбегаться стражники.

– Опамятуйтесь! – воскликнул Глен.

Но Сэра не внял призыву. Белая вспышка чар сорвалась с его пальцев и впиталась в землю. Ледяной кол с треском отделился от почвы. Взмыл в воздух и крутящимся веретеном понёсся к цели. Глен смастерил ледяной щит. Кол врезался в него и отлетел. За ним последовал второй, третий, четвертый. Удары градом сыпались на щит. Глен прикрывался им и медленно пятился. Сэра шёл на него, бесшумно ступая и сжимая покрывшийся изморозью меч.

Глухой треск подсказал, что дело плохо. Удар. Ещё удар – и щит разлетелся ледяными осколками. На выделку нового у Глена не хватило бы чар. Приходилось отступать и уворачиваться от нёсшихся в лоб кольев. Клятый кафтан сковывал движения и гасил скорость. Сэра не давал и мига для передышки. Не позволял обнажить клинок, напирая грубо, с остервенением.

Океаниды рекой полированной стали стеклись к месту схватки. Двое обнажили сабли и бросились на Сэра. Он пустил в ход меч, и стальной звон расплылся по воздуху, тяжелый и скорбный, как погребальная песнь. Невзирая на внушительные рост и вес, мастер двигался столь лихо, словно в его теле расплавились кости. Он непрерывно отражал удары.

Клинки порхали. Их пронзительный звон сотрясал ночь. Сэра достал одного собрата – меч укусил океанида в бок, и тот отпрыгнул ко рву и зажал колотую рану. Между пальцев заструилась голубая кровь.

Глен выпустил в мастера снежный поток. Тот сбил Сэра с ног. Но он тут же вскочил и подставил меч под саблю другого океанида. Подставил и подавился вздохом, когда по спине прошлось лезвие подло зашедшего сзади. Кровь голубым пятном вспухла на белом плаще Сэра. Капли окропили снег и запарили на холоде. Мастер упал на колени, позволяя углядеть нападавшего.

– Дядя? – изумился Глен.

– Здравствуй, мой хороший, – елейным голоском пропел Камус.

Облаченный в белые штаны и рубаху с кружевными манжетами и жабо, он размашистым движением откинул за спину доходившие до лопаток волосы и спрятал окровавленную саблю в ножны.

Плутоватость Камуса чувствовалась во всём: в насмешливом взгляде, в кривом изгибе бледных губ. Даже его пальцы будто пускались в шальную пляску, когда он поглаживал подбородок. И одному только Умбре известно, на кой Камус нарисовал на щеке улыбающийся лик – две точки и дугу под ними.

– Мы с моей достопочтенной леди едва не пропустили всё веселье. – Камус сладко потянулся, протягивая руки к небу, и вдруг прокричал: – Милая Леит! Ну как я тебе? Сумел впечатлить?

Воины уже окружили Сэра. Пока одни застёгивали на его руках оковы, другие помогали раненому стражу. Третьи озирались. В их числе пребывал и Глен. Ответ на невысказанный вопрос – к кому обращался Камус? – восседал на снегу у моста и скрывался в пошитой из кусков белой кожи кукле.

Она выглядела пугающе…

– С лестницы недавно упала, – с ноткой сожаления пояснил Камус. – Слегка раскорячило девочку…

Раскорячило – неподобающее слово. Правая рука куклы скручивалась вокруг шеи удавкой, левая нога была завязана узлом. Светлая шевелюра вздымалась над головой необъятным облаком. Глаза – алые пуговицы, под ними темнели разводы чёрной краски. Рот – круглый провал в набивке. Из-за него кукла казалась изумленной, будто охнула, да так и застыла – челюсть защемило.

– Аж зарыдала от восхищения, – Камус приложил пятерню к груди, как бы страшно польщённый. – Леит, ну что ж ты молчишь, право слово? Хоть бы благой ночи хранителям пожелала…

Кукла, само собой, не отозвалась, продолжая сидеть с открытым ртом и таращить в небо пуговицы.

– Владыка Дуги! – Возглас нарушил тишину враз с тем, как за мостом распахнулись железные ворота.

Хранители уронили взгляды наземь и припали на колено. Глен последовал примеру собратьев. Покосился на Сэра – и воспоминание о недавней схватке разлилось в сердце горечью. Непонимание произошедшего твёрдым комом поднялось к горлу. Следом пришла усталость. Пришли невнятные, но дурманившие истомленный разум чувства хранителей: неверие и отрицание.

Обращаясь к своему дару в толпах, Глен зачастую терялся – как если бы превращался в ледяную глыбу, омываемую волнами. Он поспешил вырваться из плена чужих тревог, пока они не затянули, точно водоворот.

– Поднимитесь. – Голос владыки резал без ножа и надламывался, как старые кости.

Глен встал. Приосанился и обнаружил, что с боков его стиснули Дил и Кира. Поклонился и встретил пронизывавший холодом взгляд: отец замер в двух шагах, рослый, с широким размахом плеч.