Черная повесть

— Немного отдохнув, Юля встала, отдала мне куртку, взяла шест и направилась к трясине. Я последовал было за ней, но она меня остановила, сказав, что хочет просто проверить глубину. Я снова присел на землю. Юля с помощью шеста исследовала прибрежное дно и сообщила, что оно твердое, хотя и кочковатое. Затем она осторожно сделала несколько шагов вперед. Все было нормально. Она продолжила движение, аккуратно переступая с кочки на кочку. Я беспокойно, с замиранием сердца, наблюдал за ней. У меня вдруг появилось нехорошее предчувствие. Какой-то внутренний голос неустанно твердил мне, что сейчас случится беда. Я крикнул Юле, чтобы она не рисковала и возвращалась обратно. Но она меня не послушала. "Здесь можно пройти, — сказала она. — Трудно, но можно". По тому, как шест уходил под воду, было понятно, что глубина все возрастала, а дно становилось вязким. Продвигаться в таких условиях очень опасно. Одна неосторожность — и все. Я снова попытался уговорить Юлю вернуться назад, и соорудить хотя бы примитивные болотоступы. Но она только махнула рукой. Дойдя до середины болота, Юля остановилась, чтобы отдышаться. Обернувшись, она ободряюще мне подмигнула. Я укоризненно покачал головой, но тоже подмигнул в ответ, хотя в тот момент у меня на душе скребли кошки. И вот тут произошло то, чего я так боялся. На болотной поверхности прочертился какой-то след. Очевидно, это была змея. Юля испуганно вскрикнула и дернулась в сторону. Выронив шест, она потеряла равновесие, поскользнулась, и упала в воду. Я тут же вскочил, намереваясь не медля броситься ей на помощь. Но Юля крикнула, чтобы я оставался на месте, и что она выберется сама. Она стояла по пояс в трясине и старательно пыталась дотянуться до лежавшего невдалеке шеста, но все ее усилия тратились впустую. Я заметил, что она постепенно уходит под воду все глубже и глубже. Сначала я не придал этому серьезного значения, но потом во мне как стрельнуло: да ее же засасывает! Я слишком поздно это сообразил, а Юля слишком поздно поняла, что в одиночку ей не выбраться. Невзирая на ее протесты, я устремился ей на помощь. Но продвигался я очень медленно. Идти по болоту, не имея никакой опоры, да еще со сломанной рукой, было неимоверно тяжело. Чуть оступись — и все. Юлю тем временем засасывало все сильнее и сильнее. Когда над поверхностью осталась лишь ее голова, она впала в панику, и принялась отчаянно барахтаться и кричать. Она умоляла меня идти быстрее. Но я и так двигался максимально быстро, как только мог. Когда я до нее, наконец, добрался, над трясиной виднелось лишь ее искореженное страхом лицо. Ее рот судорожно заглатывал воздух. Это было ужасное зрелище! Я попытался подать ей шест, но не успел. Ее лицо скрылось в тине. Забулькали пузыри. Вскоре они исчезли. Водная поверхность снова стала гладкой. Я понял, что все кончено.

С трудом подавляя в себе всхлипывания, я посмотрел на майора. Он низко опустил голову, нахмурил лоб, и продолжал писать. По его реакции я понял, что мой рассказ его глубоко потряс. Наверное, он понимал, что это значит, и как это тяжело потерять человека, который совсем недавно стал тебе очень близок.

— Это все? — глухо спросил он.

— Все, — ответил я.

— Больше добавить нечего?

— Нечего.

Николай Иванович собрал в кучу все исписанные им листки и протянул мне:

— Прочти и подпиши.

Читать я ничего не стал. Во-первых, это было для меня слишком мучительно, а во-вторых, отнюдь не каллиграфический почерк следователя не позволял надеяться на скорое завершение этого процесса. Поэтому я просто проставил, где было нужно, свои подписи, и отдал листки майору.

— Всех твоих друзей мы уже нашли, — проговорил он, складывая их в папку. — За исключением Патрушевой. Но к этому болоту сегодня же отправим водолазов. Что тебе сказать? Крепись! Будь мужиком! Тяжелая история. Не хотел бы сам пережить такое. Отдыхай, поправляйся. Возможно, я к тебе еще зайду.

Николай Иванович еще раз ободряюще потрепал меня по плечу, крепко пожал мне руку, и вышел из палаты. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. На моей душе лежала нестерпимая тяжесть.

"Дима, спаси меня, спаси!", — звенело в моих ушах. И я никак не мог понять, действительно ли я слышу доносившийся невесть откуда голос Юли, или это в моей памяти эхом воскрес ее прежний, полный мольбы и отчаяния, крик.

Дверь палаты снова скрипнула. Я открыл глаза и увидел Виктора Михайловича.

— Ну, орел, ты как, живой?

— Живой, — пробубнил я.

— Все рассказал?

— Все.

— Ну, слава богу! Меня самого уже эта милиция стала утомлять. Все ходит, ходит. Как появится — в палатах шушуканье, разговоры, сплетни. Бабки — они же любопытные. Больше он тебя беспокоить не будет?

Я пожал плечами.

— Как знать?

Врач развернулся, намереваясь выйти, но я его остановил:

— Виктор Михайлович, выпишите меня, пожалуйста.

Он повернул голову и удивленно посмотрел на меня поверх очков.

— Выпишу, — сказал он. — Обязательно выпишу. Ты думаешь, тебя здесь навечно поселили? Отнюдь. У меня и без тебя больных хватает. Реабилитационный период закончится, и сразу же выпишу.