Черная Призма

Она никогда не говорила таких слов. Ни разу. За всю его жизнь.

От отшвырнул записку как змею. Зарылся лицом в покрывала, чтобы никто не слышал. И зарыдал.

Глава 94

Дазен полз сквозь тьму. Это была смерть, но жизнь ждала где-то за ней. Пол был жестким и неровным, беспощадно терзавшим его руки и колени. Он втянул как можно больше красного люксина прежде, чем покинуть синюю камеру, и если бы он не был в жару, он не удержал бы пламени, но его мысли были по-прежнему ленивыми, тупыми. Он мог лишь цепляться за свой гнев, и красный поначалу помогал ему это делать.

Я отомщу, думал он, но бесстрастно. Была лишь боль в руках и коленях и ползанье. Он отказывался останавливаться. Туннель все извивался и извивался, но он не может тянуться вечно. Вскоре он заснет и либо умрет, либо проснется более сильным. Достаточно сильным, чтобы собраться и опрокинуть Гэвина. Он слабо рассмеялся и снова пополз.

Будь проклят этот острый камень. Что сделал его братец? Вырезал его тюрьму из чистого адского камня?

Сукин сын, Гэвин именно это и сделал. Истратил целое состояние, просто чтобы причинить Дазену страдания. Ублюдок ненавистный. Но Дазена так легко не остановишь. Он продолжал ползти. Он не откажется от свободы так просто.

И все же обсидиан такая редкость, что выложить им целый туннель будет стоить больше, чем годовой доход всего семейства Гайлов. Зачем Гэвину это? Магические свойства этого материала были таковы, что в полной темноте и при прямом контакте – через кровь или открытую рану – он мог вытягивать люксин из извлекателя. Немудрено, что красный люксин не помогал Дазену больше ощущать ненависть. Его весь вытянуло.

Что-то зашевелилось на задворках сознания Дазена. Изгиб туннеля, наверное, повлиял. Туннель изгибался так, чтобы синий свет из камеры не попадал туда. То есть тут стояла полная темнота.

Да поглотит Гэвина вечная ночь. Ему не остановить меня. Плевать, что я просто окровавленная развалина. Я выберусь отсюда.

Часть сознания Дазена велела ему остановиться, подумать. Это была синяя, рациональная его часть. Но он остановиться не мог. Если он не будет продолжать двигаться, он никогда никуда не выберется. Он был так измучен, у него был такой жар, что если он остановится, он никогда больше не сможет сдвинуться с места. Гэвин хотел парализовать его.

Нет. Нет, нет, нет. Дазен двинулся вперед. Здесь пол ощущался иначе. Не обсидиан. Он миновал его. Он пополз дальше. Он мог поклясться, что видит впереди какое-то свечение. Оролам, это…

Пол ушел у него из-под ног, повернувшись на потайных петлях. Дазен упал вниз, покатился, не в силах остановиться, провалился сквозь люк, который захлопнулся за ним. Он перевернулся на спину, омытый зеленым светом.

Зеленый?

Вся круглая камера была зеленой, как листва деревьев. Наверху отверстие для воды, еды и воздуха, в полу – для нечистот. Дазен в отчаянии оглядел себя в поисках красного люксина. Он вышел. Весь. Его высосал обсидиановый туннель.

Дазен рассмеялся – тупо, отчаянно, безумно. Зеленая темница после синей. Он смеялся, пока смех не перешел в рыдания. Темница была не одна. Даже не две. Теперь он это знал. Сомнений не было. Их было семь. По одной на каждый цвет, и за шестнадцать лет он выбрался лишь из первой.

Он смеялся и рыдал. В светящейся зеленой стене мертвец смеялся вместе с ним. Над ним.

Глава 95

– Неплохо для поражения, – сказал Корван Данавис, входя в каюту Гэвина.

Гэвин сел, смаргивая сон. После «короткого сна» и разговора с Кипом мысли путались. Но он за последнюю неделю столько извлекал, что немудрено, что он чувствовал себя плохо. Он сказал:

– Мы потеряли город, три четверти Черной Гвардии и сотни, если не тысячи, солдат. Мой сын – которого я только что признал – публично убил законного сатрапа, от чего все прочие сатрапы беспокоятся, не хочу ли я снова управлять миром. У нас тысячи беженцев, которых нам Оролам ведает куда девать; языческая армия завладела Гарристоном, и я построил им эту клятую практически непреодолимую стену, которая ныне защищает моих врагов. О, и твоя дочь перешла на сторону врага. Если это неплохо для поражения, я даже не знаю, что это такое.

– Могло быть и хуже, – сказал Корван.

Гэвин потер щеку там, где Каррис отвесила ему оплеуху. Все куда хуже, хотелось ему сказать Корвану. Он был так рад увидеть Каррис живой, что обнял ее не раздумывая. За одно это он заслужил оплеухи. Но на полсекунды она все же обняла его. Может, у нее просто от сердца отлегло, когда она ощутила себя в безопасности от армии короля Гарадула, но он надеялся, что это нечто большее. Затем она прошептала: «Я знаю твой самый большой секрет, скотина. Почему тебе мужества не хватило сказать мне самому?»

Большой секрет? У него сердце замерло в груди. Какой большой секрет? Она отпустила его и посмотрела ему в глаза. Не в силах выдержать ее взгляда, он отвел глаза – и увидел Кипа. Кипа, которого он считал наверняка мертвым. И, как идиот, он спросил:

– Кип?