Черная река. Тоа-Тхаль-Кас

В одно прекрасное утро мне позвонила учительница из небольшого поселка. Пума преследовала нескольких детей по пути в школу. Маленькая француженка и ее питомцы были в ужасе. Кошмар! Была весна — худшее время года. Не мягкая, душистая, ровная, установившаяся весна и даже не ранняя, но хоть чуть продвинувшаяся весна, а самая первоначальная, нерешительная весна центра Британской Колумбии: несколько теплых дней и ночей без заморозков, первые талые струйки на открытых солнцу склонах, просачивающиеся по ущельям в ручьи; первые стыдливые дымчато-лимонные почки на ивах и осинах, первые клинья канадских казарок и лебедей, которые держат путь на север, отступая вместе со снеговой линией и с ледоломом; гризли, вылезающие из берлог на поиски луковиц и корешков по пробуждающимся горным склонам, где отважные подснежники и лилии лопаются и цветут посреди оставленного зимой хаоса и ледяных подтеков. Рыболовная снасть, любовно отобранная, лежит наготове, дожидаясь первого вскрывшегося озера с буйной, освобожденной из-подо льда форелью. Нетерпеливые гагары уже курсируют, заранее размечая участки. Это пора, когда температура может упасть за ночь до десяти градусов мороза и поднимется метель, но утром живительное, бодрящее солнце неизменно встанет на свою вахту.

Я уже летал раньше над этим районом и знал, что местность там вся перерезана глубокими ущельями с коварными, обледенелыми склонами и выветренными осыпающимися скалами, а в низинах настоящие джунгли. Подточенные морозом камни, готовые рухнуть, повсюду потоки воды — нет надежды на хороший следовой снег.

Паковался я тщательно, захватив, между прочим, пятнадцать метров нейлонового шнура, кое-какие пищевые концентраты и «кошки» для обледенелых склонов.

Учительница была молодец и догадалась накрыть один след ведром. Мы сказали ей, что почти наверняка эта пума — крупный самец. Я осмотрел несколько подозрительных мест поблизости и побеседовал кое с кем из соседей. Это корявое ущелье было самое что ни на есть кугуаровое место — сиди и жди, пока оттуда выйдет пума. Но нам-то надо было лезть самим.

Вышли мы на рассвете. Я решил обойтись без своего громоздкого ружья калибра 6,5 и взял пистолет калибра 32,20. За ночь температура упала ниже нуля, и снег превратился в скрипучую кашу, а мы шли по следу, оставленному сутки назад. Непростая задача.

На участках повыше лежал уплотненный, зернистый, весенний снег, на котором трудно отыскивать следы. Я послал моего сыщика вперед вынюхивать пуму. Время от времени он подавал голос, и я был в курсе дела, понимая, когда Сэк терял след и когда находил его снова. Был момент, когда я увидел пса: мелькнуло пятнышко где-то километрах в трех на гребне крутого обрыва. Собственно, охотником был он, а я лишь прикрывал тылы. Во всяком случае мне хотелось так думать. Но вот трубный лай, разнесенный эхом среди скал, известил меня, что Сэк напал на свежий след и идет за врагом по пятам. Еще немного, и он убежал за пределы моего слуха. Мне оставалось лишь карабкаться в том направлении, откуда я слышал его в последний раз. Так я шел и шел, пока не стемнело. Пришлось остановиться. Я понимал, что мой ночлег лучше и безопаснее, чем у Сэка, но по такой местности ночью все равно не очень-то побродишь, да я и не знал толком, куда идти.

Заря пришла с бурей. Сменив направление, я двинулся в самое сердце кугуарового края и тут нашел след Сэка, вмерзший во вчерашнюю слякоть: он порезал лапу кромкой наста и благодаря этому отыскивать его следы стало легче. Около полудня мне послышался его голос из глубины самой изрезанной местности, какую только можно себе вообразить. Проклиная ветер, я уловил слабый шепот лая, пробившийся через отвесные стены ущелий. Сэк был за перевалом.

Я нашел его среди глыб, в долине, над обрывом. Голос он почти потерял. Его жертва не особенно надежно примостилась на искривленной горной сосне. Непонятно, как киска ухитрилась взобраться на это дерево — живописную белоствольную сосну с коротким сужающимся стволом и плоской кроной с кроватными пружинами вместо ветвей. Безопасности ради я привязал Сэка, а затем дважды выстрелил в пуму, целясь повыше плеча. Ее тело повисло на кроватной сетке. Я отвязал Сэка, залез наверх и, усевшись на скале, протолкнул пуму сквозь пружины. Сэк, внезапно воспрянувший духом, тащил ее снизу. Возможно, что пума сделала свой огромный прыжок наверх в надежде спрятаться. Наверняка это было не первое дерево, на которое Сэк ее загнал.

Я вскипятил котелок чая для нас обоих и, любуясь пейзажем, обжарил на вертеле куски кугуаровой вырезки для Сэка. Он первый раз в жизни целые сутки продержал кота в осаде. Затем по снежному полю мы спустились в поселок и вручили учительнице шкуру ее пумы. Это был дюжий старый самец, возможно замышлявший недоброе.

На следующий день в машине по пути домой я объявил Сэку, что, пожалуй, отныне почти готов терпеть все его фокусы: «Ведь ты теперь, можно сказать, первостатейный охотничий пес».