Черная сага

— Да, это так. И я нашел бы ей женихов. Мало того. В эти три последних дня я предлагал Сьюгред на выбор этого и этого и этого… — тут он повернулся к дочери и с гневом продолжал: — А что ты мне на все это ответила? Ну! Повтори при всех!

Сьюгред встала и ответила:

— Мне по нраву только Айгаслав, ярл Земли Опадающих Листьев. Я буду ждать его.

— Ждать! — закричал Торстайн. — Да ты в своем уме?!

— Без всякого сомнения.

— А если он не явится?

— Значит, я недостойна его.

— Так, может, ты тогда выйдешь за другого?

— Нет.

— Почему?

— А потому что не желаю.

— Сьюгред! — Торстайн был бел как снег, его всего трясло. — Одумайся! Не то я вот прямо сейчас, при всех…

— Как посчитаешь.

— Так и посчитаю. Так вот! Все слушайте! Я говорю: если я умру, а ты, дочь моя, к тому времени так и найдешь себе жениха, то с того самого дня моей смерти все мои люди становятся свободными. Вы, моя верная дружина, забираете мой корабль и уходите на нем куда пожелаете. А вы, мои рабы, снимаете ошейники, открываете мои сундуки и делите мое добро — всем поровну. А дальше… Дальше я вам уже не указчик, ибо свободные люди сами определяют свою судьбу. Да будет так! — и с этими словами Торстайн обнажил меч и троекратно прикоснулся к нему губами.

А мы смотрели на него, молчали. Потом Торстайн велел нам расходиться.

И потянулись дни за днями. Точнее, дней-то еще не было, но временами небо на востоке становилось светлей да светлей. Дружина начала готовиться к походу. Я спрашивал у них, куда они на этот раз думают идти.

— В Трантайденвик, — отвечали они. — А там уже к кому-нибудь наймемся.

Да и рабы, я видел, соберутся, спорят. Тоже, небось, решали, как им быть, куда подаваться…

А ведь Торстайн был еще жив! Но, правда, он очень постарел за это время. Стал подозрительным, неразговорчивым. Боялся, что его отравят. Ножей боялся, шорохов.

И Сьюгред была мрачная.

А ярл, конечно, не являлся. Ветер слабел и становился все теплей. Сугробы понемногу оседали и покрывались крепким настом, и наст темнел…

А после вышло солнце. Оно показалось совсем ненадолго, мы только и успели пропеть ему гимн — и оно снова закатилось. А мы пошли к столу и пировали. Торстайн был хмур и ни в какие разговоры не вступал. Испортил пир! Я даже петь не стал, да меня тогда не очень-то и просили. И разошлись мы тогда много раньше обычного. А утром…

Крик на всю усадьбу:

— Торстайн ушел!

И еще как ушел! Во сне — позорнее для йонса не придумаешь. Йонс должен уходить в бою — тогда это почетно. Йонс также может умереть на берегу, в кругу своих соратников, с мечом в руке, все рассказав, воздав дары — это еще терпимо. Но умереть во сне, не приготовившись — это большой позор не только на него, но и на всех его родных, дружинников, женщин и даже рабов. Дарки сказал в сердцах:

— Вот, дождались! Всех запятнал.

А Бьярни засмеялся и сказал:

— Ты б помолчал! Это с тебя все началось, а не с него!

— С меня?!

— А то с кого еще? Не ты ли первым закричал: «Смотрите!» Вот он и посмотрел, повел.

— А ты!..

И — слово за слово — они схватились за мечи. И пролилась бы кровь… Но я сказал:

— Глупцы! Винн подстрекает вас. Вы что, хотите, чтобы вас положили вместе с опозоренным?

И они сразу оробели и притихли, и спрятали мечи. А я опять сказал:

— Прислушайтесь! Винн ходит где-то совсем рядом.

Прислушались. Да, наст похрустывал…

И тут-то все и началось! Когда я говорил про Винна, я думал образумить их, а получилось все наоборот. Теперь я им кричал:

— Постойте! Помогите! Да разве я один здесь теперь управлюсь?

Какое там! Они как будто обезумели. Визг, топот, беготня кругом! Да, их можно, конечно, понять, но в то же время…

Да! Ну, в общем, тогда было так: еще второй фитиль не догорел, а Фьорд был уже пуст. Сперва ушли дружинники, потом ушли рабы. Торстайново добро никто не брал, хоть Сьюгред и открыла все его сундуки. Да что Торстайново они даже свое добро бросали. Брали припасы, теплую одежду и детей — и чуть ли не бегом покидали поселок. Вот так! А тут еще очаг начал дымить. Я сел возле него, взял кочергу, пошевелил уголья. Потом спросил:

— Так лучше?

— Да, — сказала Сьюгред.

Она сидела у Торстайна в изголовье. На ней был новый черный плащ, расшитый скатным жемчугом. Я усмехнулся и сказал:

— Красивый плащ.

— Да уж красивее того, который ты бросил собакам.

— Собаки были очень голодны.

— А я оскорблена. Скажи, зачем ты остался?

— Чтобы проводить его. Ты поможешь мне?

— Да.

Торстайн был рослый и очень тяжелый. Мы оба выбились из сил, пока несли его. Потом я разводил огонь, а Сьюгред пела гимны. Потом Торстайн горел, а мы стояли, обнаживши головы, молчали. Потом опять пришли в землянку. Сьюгред готовила на стол, а я сидел и молча ждал. Потом мы его молча поминали. А наст — мы слышали — поскрипывал, потрескивал…

Сьюгред спросила:

— Ты когда уйдешь?

— Куда?

— Не знаю.

— Вот и я тоже не знаю!

И это была истинная правда. Я не дружинник, не раб. Куда и с кем мне было уходить? И потому я и остался там, в бывшем Счастливом Фьорде. А ей я так сказал: