Черная сакура

Когда-то у меня были друзья мужского пола. Почему я думаю о них сейчас? Один. Здесь. Почему нет? Момент не хуже любого другого. Лягушачьей икры не было. А мальчишки, мальчишки моего возраста были; разумеется, мы играли в спортивные игры, в видеоигры, лазали по деревьям в лесу на окраине селения, качались на канатах. Тогда там росли леса? Почему сейчас эти леса представляются мне реденькими, со скелетоподобными деревьями, вроде тех костлявых недокормленных девчонок, которым велят раздеться, а они стыдятся своей убогой наготы?

Макио Нисимото.

Хитоси Идзуми.

Масанобу Наката.

Куда они подевались? В селении их больше нет. Возможно, поступили умно и переехали? Убрались отсюда? Или их смыло волнами? Вероятных сценария только два?

Я лежу и смотрю на звезды. Их немного. Я могу сосчитать. Тусклые и мелкие, они все-таки источают свет.

Я чувствую боль. Душевную боль. Я на дороге.

Я один.

6

Нет, не один.

Волчица с детенышами.

Я взаправду это вижу? Или выдумываю?

Она метрах в двадцати от меня, глубоко в кустах, окруженная плотными зарослями и…

Но я перехватываю ее взгляд, а она перехватывает мой, мы смотрим друг на друга; ее глаза сверкают зеленым; мне приходится вглядываться, чтобы рассмотреть ее. Вероятно, мои глаза привыкают к мраку, но ее облик становится различимее — ее и трех маленьких волчат, которые тычутся ей в морду, требуя отрыгнуть еще пищи, чтобы наполнить их брюшки — вечно голодные, вечно алчущие, вечно ищущие корма, дышащие.

Она знает, что я здесь. Не только видит, но и чует: мой пот, кровь, что вспузырилась на поверхности и теперь запекается в уголке глаза. Она знает, что я не опасен, только покой нарушаю, я не копытное животное, за которым охотно погонялась бы ее стая — а где, кстати, ее стая? Охотится где-нибудь: преодолев изгородь, кидается на овечье стадо? Они и меня могли бы растерзать, разумеется, — неважно, копытный я или нет, — они бы приспособились, мы все приспосабливаемся — к новым обстоятельствам, к новым временам. Волчица глухо рычит, и по этому гортанному рокоту я понимаю, что расстояние до нее — чуть больше десяти метров; еще шаг, и ее детеныши окажутся под угрозой, еще шаг, и ей придется защищаться или нападать, чем бы это ни обернулось. Но я не намерен приближаться, с меня довольно смотреть на волчицу издали: драгоценное потомство прижимается к ней, чувствуя себя в безопасности, зная, что мать сделает все, чтобы они остались в живых.

Волки, что спускаются с возвышенностей, пытаясь хоть как-нибудь выжить в нынешнюю беспокойную пору, кормятся старыми, больными, немощными людьми и животными; повсюду запах гниющего мяса; на что еще годятся тела, оставшиеся после наводнения? Новые времена, новые ситуации. Волки всегда найдут и новую добычу. Полуночные завывания на луну: Canis lupus hattai — где, где ты пробыл так долго?

Помню, в детстве отец читал мне старинные народные сказки, в которых действовали лесные звери, и с каждым происходили забавные случаи; были там хитрые лисы, коварные змеи, всякая прочая живность, но только волки меня пугали — своим количеством, своим единством, тем, как они наступают со всех сторон и набрасываются, не оставляя жертве ни единого шанса.

В тех историях хлебопашцы поклонялись волкам, почти что обожествляли их, выставляли перед своими жилищами блюда с лучшей едой для них, задабривали их, умоляли сохранить в целости грядущий урожай и отваживать оленей и диких кабанов, приходивших попастись. Отец смаковал подробности, объяснял, зачем этим зверям сорок два зуба: некоторые плоские, чтобы разгрызать кости, некоторые острые, чтобы раздирать кожу и плоть. Когда я отправлялся в постель, эти образы были еще свежи в моей смятенной памяти — исходящие слюной злобные стаи вторгались в мои сновидения, — и такое иногда повторяется до сих пор; если вокруг тебя чего-то много, оно просачивается, просачивается повсюду: волки, волны, женщины — и горе, горе об утрате, горе и страх. Но зачем было забивать юную мальчишескую голову такими образами?

Сновидения причиняют такую же боль, как и пробуждение. Сновидения — это…

Я покидаю ее. Она не дантовская волчица, она животное, которое пытается выжить и сберечь свое потомство, и потому заслуживает одобрения. Я должен был так же защищать свое потомство. Свою единственную девочку. Как я мог потерять мою единственную девочку, как могла моя рука разжаться и выпустить ее…

Я уношу свое избитое, окровавленное лицо, свои саднящие конечности прочь от этой безмятежной сцены, волокусь к себе в логово.

Как знать, что ждет меня там? Кого я найду? Что дальше?

Вы давным-давно любезно выслушиваете меня, и, к сожалению, до сих пор не увидели никого, похожего на героя.