Черная сакура

Ярость думает, что это правда (у Скорости еще совсем бутончики, которым только предстоит по-настоящему распуститься), но особо не задерживается на этом факте. Разговор ни о чем, многие разговоры со Скоростью ни о чем, но она ее лучшая подруга, и поэтому ей приходится терпеть до конца. Она хочет чего-нибудь поувлекательнее и наверняка вынашивает какие-то планы. Увлекательные планы, прямо сейчас (она вертит в руках ножницы, перекладывает из левой в правую, а потом обратно из правой в левую). Селение — мельчающее, полусмытое, захиревшее — мало что может им предложить, поэтому нужно потерпеть, чтобы увидеть, куда все это зайдет. До чего все это дойдет, покуда не рухнет? Если они обе останутся в селении, закончат местную среднюю школу, а уже потом рванут в столицу или куда-нибудь еще, за границу, где потеплее (это наилучший вариант, ведь всяко лучше жить в таком месте, которое не уходит под воду), то смогут выжать максимум из происходящего вокруг. Нужно потерпеть, чтобы увидеть, до чего все это дойдет. В подобных местах время тянется медленно. Когда домашнее задание выполнено, а для двух сообразительных девчонок это дело недолгое (ладно, сообразительная только одна, Ярость, а другая, Скорость, хоть и не безмозглая, но и без особых способностей), им становится скучно, не сидится спокойно, тянет на поиски чего-нибудь забавного. До чего это дойдет, покуда не лопнет? Иногда они возятся со своими девайсами или проецируют что-нибудь на настенный экран, но им бы гораздо больше понравилось, если бы что-нибудь произошло с ними физически, в реальном мире (чья-то ладонь нежно проводит по их нежной коже, чей-то палец приложен к их губам: «Тише, тише, все хорошо, хорошо»). Они могут просто позвать Дайсукэ и поэкспериментировать с ним еще. Проверить его выдержку, чтобы посмотреть, до чего он дойдет. Ярость думает, что ей понравится член во рту, он ведь был не очень большой. Выглядел довольно хилым и беспомощным. Бог его знает, как эти штуковины могут причинять столько вреда. Но все-таки какой у него вкус? Такой же, как и у любой другой части тела, когда берешь ее в рот — скажем, у пальца руки или ноги, — или у него вкус как у кожи? Или особый привкус, сверху, где мокро? Они правильно думают, что сверху у него мокро? Скорость с сомнением скривила рот, когда они обсуждали этот вопрос, сказала, что она к этому еще не готова, и ее рот гораздо лучше воспринимает шоколад, нугу или мягкие ириски.

— У нас есть что пожевать?

— Конечно, есть, — говорит Ярость и извлекает из-под кровати коробочку сладостей, Коробочку Гадостей, как они ее называют — большущую коробку, до краев набитую всякими конфетами, сахарными булочками и шоколадными плитками. Сладкое для них — как топливо. В последнее время лакомств производят мало, и цены на них постоянно растут, поэтому сладости (в основном краденые) стали изысканной редкостью, роскошью. Проглотишь какую-нибудь такую «гадость» — и она за секунду заморит любого червячка, развеет любую скуку, проберет до дрожи, так что весь день заладится. Нет ничего хуже, чем скучать в спальне.

Скорость набрасывается на сладости, ее сжатый ротик вдруг широко разевается, вбирая в себя все, что может захватить, ее острые зубки, как у юркого хищного динозаврика, кусают, кромсают, терзают.

Сегодня, играя в розовой спальне у Ярости, где с настенного экрана на них смотрели чистолицые, похожие на девочек мальчики из ОРКиОК, они называли себя Ярость и Скорость. Эти два слова Ярость (Сиори Такеяма) встретила в учебнике по английскому, и ей понравилось их значение и звучание. Скорости (Маки Миками) тоже нравятся эти имена, но она уже позабыла их значение и так и не выписала их в свой английский словарик. Но это не имеет значения, поскольку довольно скоро они поименуют себя иначе.

3

Шмякает яйцо.

Почти пустая автостоянка, последние машины разъезжаются, и яйцо шмякает о лобовое стекло моего маленького «судзуки». Это одна из последних машин старого образца, мне так приятно по-настоящему рулить, нажимать на педали, чувствовать, как я контролирую хоть что-то. Но она неисправная, старая, разболтанная, хрипит и кашляет, будто старая эмфеземичка, ее урчащая утроба жрет слишком много бензина — как ни странно, его еще удается в каких-то количествах производить. Мне приходится ее подкармливать.

И снова: шмяк!

На самом деле мне надо было сразу обзавестись машиной другого цвета, серенькой, как я сам, как моя жизнь. На белой всегда слишком заметны яичные потеки и воронье дерьмо, и моя машина объявляет во всеуслышание: «Это моя жизнь! Мои чистота и непорочность остались в прошлом, и теперь меня можно измарать с головы до ног!»

Злоумышленники разбегаются, едва я делаю движение в их сторону. Не знаю, почему они так торопятся. Вряд ли я в состоянии что-нибудь с ними сделать. Я могу встать прямо рядом с ними, а они станут разбивать яйцо за яйцом о мое лобовое стекло; пусть хоть омлет готовят, как мне их отговорить, эту четверку со злобными, ехидными ухмылками на мучнистых губах? Пусть хоть о голову мою разбивают, если им так угодно.